— Лилия цветок нежный, — говорила мама, расчесывая мои волосы. —
Нежный и благородный. Хрупкий. Не всякому дано его понять.
Говорила и пропускала между пальцев пряди моих волос. В детстве
они были светлыми, почти как те лилия, что каждый день охапками
приносил мой отец, легкими словно пух. С возрастом, словно в
издевку все поменялось. Сначала порусела, затем и вовсе потемнела
коса, потом не стало мамы, а с нею и лилий.
Я осталась. Девочка Лилия. Воспитанная болезненной матерью,
совершенно ненаученная жить, ни разу не ходившая ни в садик, ни в
школу, меня вечно берегли от всего мира. А мир наш, как выяснилось,
держался на матери.
Сначала исчезли лилии. Когда не стало мамы, папа по привычке,
после похорон уже, принес букет. Крупный, тяжелый. Растерянно
постоял с ним посреди комнаты да и оставил на кухне на столе. Я
букет поднять не сумела — слишком тяжел. Так и завял он, до
последнего распространяя тяжелый, дурманящий аромат до тех пор,
пока его не выбросила пришедшая следующим утром домработница. Цветы
было не спасти, да и не появлялись они у нас дома больше.
Затем стали исчезать мамины драгоценности. Я любила забираться
на ее стул, обитый мягкой пуховкой, придвинув его ближе к столику,
где мама хранила все, что было ей дорого, и перебирать ее
украшения. Не стало одного кольца. Затем второго. Потом исчез
тяжелый, усыпанный камнями браслет.
— Тебе уже девять, — сказала мне Резеда, наша домработница. — Ты
должна понимать, что происходит. Отец твой катится в пропасть и
тебя за собою тащит, останешься бесприданницей, никому не
нужной.
— Папа хороший, — возразила я.
Сказала и задумалась — когда он обнимал меня последний раз?
Когда в нашем доме звучал смех? Давно. Тогда, когда жива еще была
мама. Резеда же потащила меня за руку в пустую комнату матери.
Бросила на столик салфетку, на нее два кольца, тонкое изящное
ожерелье, наручные часики. Затем снова за руку и в сад, заросший и
не ухоженный без рук матери.
— Скоро не останется ничего. И меня уволит. Здесь закопаю, под
кустом жасмина. Запомни! Когда взрослая станешь, оно тебе
пригодится, золоту всегда есть цена. Кричать будет, скажи не знаю
ничего. Меня не тронет, у меня семья большая, деда побоится.
Он кричал. Громко, так громко, что я уши закрыла и спряталась за
шторами. Он обвинял Резеду в воровстве, она его в пьянстве. Тогда я
не видела людей пьяными, даже отца, и не знала, что это такое. Я
многого не знала.
И тогда из нашей жизни исчезла и Резеда. Иногда я видела ее на
рынке, и тянулась к ней, как к чему-то родному и с детства
знакомому, но худая рука старухи, что Резеду заменила, упрямо
дергала меня вперед.
Старуха была моей бабушкой. Не родной. Троюродной или еще более
дальнего родства. Она овдовела и чувствовала себя приживалкой в
доме полном невесток и внуков. Здесь она была хозяйкой. Больно
драла мои волосы, ставшие к десяти годам совсем черными, заплетая в
тугие косы, каждый день ходила на рынок, сплетничая по пути с
другими старухами, шлепала меня по рукам, видя непослушание, и
щедро награждала щипками.
Но именно она озаботилась тем, что в десять лет у меня было
только то образование, что в меня заложила мать, и отдала меня в
школу для девочек. Там, пять раз в неделю меня терзали знаниями,
которые поначалу туго мне давались и оставляли новые синяки на моих
руках.
Когда мне было семнадцать старуха скончалась. Я немного
печалилась потому, что не знала, каких еще перемен мне ждать от
жизни. Сначала все было спокойно, первые года два. Школа была
окончена, дальнейшее мое образование отца, который и моего
присутствия то не замечал, нисколько не интересовало. Я много
читала. Посадила розы под окном, совсем как в те далекие годы,
когда мама жива была. Они цвели кроваво красным и пахли
несбыточными надеждами.
