Мальчик уже давно охрип, и из горла
вылетал только сиплый звук, еле слышный и слабо похожий на
человеческий, но он по-прежнему звал на помощь потрескавшимися
губами, продолжая настырно стучать по адромантовой двери. Где-то
внутри он понимал, что никто не услышит, но не мог остановиться.
Это давало надежду и позволяло не думать о том, что ТАМ уже никого
нет. Он стукнул в дверь еще раз, бессильно сполз на пол и
невидящими глазами уставился в черный экран допотопного компьютера,
запрятанного в самый угол подвала и транслировавшего обстановку с
другой вебкамеры. Монитор погас часа два назад, но перед глазами
ребенка до сих пор стояла горящая комната и папин ботинок, нелепо
торчащий из-за угла.
По щеке мальчика скатилась очередная
слезинка, оставляя за собой соленую дорожку. Ребенок неловко утерся
рукавом и всхлипнул, чтобы тут же нахмуриться. Рано плакать. Они
должны быть живы. А ботинок… Он может ничего не значить. Мальчик
упрямо мотнул головой, сжал саднящие руки в кулачки, тяжело
поднялся и с новыми силами принялся колотить в дверь.
Резкий гудок автомобиля вернул меня с
небес на землю и заставил ускорить шаг. Быстро перебежав дорогу, я
свернула за угол и вздохнула с облегчением. Еще немного и буду на
месте, где наконец-то смогу перевести дух.
Знаете, есть такие девушки, которые
всегда в центре внимания вопреки своему желанию. Их все обожают,
копируют манеру одеваться и говорить. Они окружены толпой и
настолько от этого устают, что всегда стараются найти место, о
котором никто не знает и в котором их не найдут. Так вот, я точно
не из их числа. Меня не зовут на вечеринки, я практически ни с кем
не общаюсь, кроме Лизы (с ней мы подружились еще в средней школе),
и я точно не поставлю сотню на то, что в классе знают обо мне
что-то большее, чем имя. Если обо мне вообще знают. Хотя, такое
положение дел мне нравится гораздо больше. В младших классах меня
сильно дразнили, так что пусть лучше никто не заметит, если я
внезапно исчезну с лица земли. Разве что мачеха не сможет
дотянуться до семейных денег и объявит в розыск.
Мама умерла при родах, и когда мне
исполнилось пять, отца убедили, что нам обоим отчаянно не хватает
женского тепла и заботы. Так в нашем доме появилась Элеонор:
властная дамочка, больше всего на свете любящая деньги и положение
в обществе, которое эти самые деньги дают. О, с каким рвением она
хватает газету по утрам! Нет, разделы политики и экономики ее не
интересуют, она сразу же переходит к светским сплетням. И как она
визжит от счастья, когда видит там свое фото рядом с какой-нибудь
знаменитостью. Ее комок шерсти тут же старается благоразумно
спрятаться куда-нибудь подальше, но чаще всего у него это не
выходит и каждый раз ему грозит быть задушенным от излияний чувств.
Нет, вы не подумайте, на самом деле я ничего не имею против этого
блохастика (в миру зовущегося мистером Тиммилиамом Третьим). Он
вполне себе милый йоркширский терьер. Даже весьма сообразительный.
И будь у него другой хозяин, мне бы он искренне нравился. Но, увы,
его появление всегда сигнализирует о приходе Элеонор. А потому, да
простит меня блохастик, я бы предпочла его вовсе не видеть.
Так вот, план отца по окружению меня
материнской любовью и заботой с треском провалился, а наше общение
с «мамочкой» сводилось к ее упрекам по поводу моего
неблистательного поведения и внешности, и моим хлопаньям дверью. По
всей видимости, отец гораздо раньше меня понял, какую ошибку
совершил, потому что буквально через три года, когда я задула ровно
восемь свечей на праздничном торте, он исчез.
