Глава 1. Подорожная
Грукатели колесы, прыгаючи по камням.
А чем далей, тем больше оных каменьев встречалося. Ох и неровная
ныне дороженька, то ямина, то ухабина, этак, глядишь, до Выжаток и
не доползем засветло. Я поводья подобрала и цокнула языком,
поторпаливаючи коняшку. Надо сказать, что скотина нам досталася на
диво спокойная, сонная, идеть, бредеть, головой киваеть, сама себя
убаюкваючи. И не пужають ее ни добры молодцы в броне да при оружии,
ни ельник темнющий, ни даже сова, которая, на день не поглядевши,
перед самою конской мордой проскользнула. Я и то охнула, семки
рассыпавши, а кобылка нашая только вздохнуло тяжко, дескать,
никаких условиев для жизни.
Я поерзала.
Притомилася, честное слово,
сидючи.
Оно-то, может, и полегше, чем в седле
да на тряское конское спине, а все одно… с утра едем, в полдень
только над речкою остановилися, коням роздыху дать, да и люди не из
железа, чай, кованы. Вона, упрели в своих кольчугах. Лойко Жучень
красен сделался, что рак вареный. Ильюшка пот рукавом обтирает.
Еська и тот примолк…
…молчит да на телегу нашую
поглядывает.
На меня, стало быть.
И на девок, которым вроде бы как и
делать тут нечего, а они на Еську пялятся круглыми глазищами.
Ресницами хлопают, губешки поджимают, носы деруть. Конечно,
боярыни, не чета мне.
- Эй ты, - молодшенькая бойкою была,
она всю телегу облазила, а старшая-то хворала, в платки пуховые
укуталась, только нос наружу торчит.
Как не сопрела?
- Слышишь, девка? Моя сестрица желает
знать, когда мы, наконец, приедем…
Я глазом на боярыню покосилась.
А хороша.
Юна, конечне, но, Люциана
Береславовна сказывала, что в стародавние времена и в десять годков
выдать замуж могли, да и поныне, бывало, только дитя народится, а
его ужо и сговорили.
- Что молчишь? Тупа слишком, чтобы
понять? – боярынька хлопнула себя по сапожку кнутом.
Все-то ей неймется…
А я голову опустила.
Дурновата? Может, и верно, что
дурновата. Иная б за косу темную ухватила да дернула, на боярское
звание не поглядевши. А я терплю, что невестушку Арееву хворую, что
сестрицу ейную… как же, Ильюшка просил… он за ними, что за малыми
ходит.
- Божиня помилуй, - боярынька воздела
очи к небесам, будто и вправду Божиню узреть чаяла. Я тож глянула.
Ан нет, нету Божини… вона, нетопырек пронесся только. Вечереет,
стало быть. Под вечер нетопыри вылазют, мошек ловят.
Рухавые оне.
И до белого страсть охочие. У нас, в
Барсуках, одной раскрасавице в волосья, помнится, вбился, от
крику-то было. Я представила, как оно б, ежели б нетопырь и в
боярские косы. И так мне смешно стало, что не удержалася,
хихикнула. А с того боярыньку прям перекосило всю.
- Ты еще пожалеешь! – зашипела она и
кулачком своим худлявым мне погрозила.
А тут аккурат телега на очередную
колдобину наскочила, и так тряхнулася, что не усидела боярыня,
плюхнулася поверх мешков ни то с мукою, ни то с гречей, но одно –
пропыленных, грязных, о боярском достоинстве не ведающих.
Ох и зашипела!
Кошкою ошпаренною вскочила и шусь в
конец телеги, в закуток, в котором ее сестрица не то дремала, не то
вовсе помирала. Пожалеть бы ее, да… не столь уж добра я, чтоб
девку, на чужого жениха позарившуюся, жалеть. И вот вроде ж разумом
понимаю, не ее-то вина, и не Ареева, а… сердце разума не желает
слухать. Сердцу-то едино, кто виновен, вот и невзлюбило, что
красавицу Любляну, ни сестрицу ее молодшую.
Оно-то невзлюбило, а я ничего.
Терплю.
Сижу вот. Вожжи в руках держу, семки
лузгаю, да понять пытаюся, как оно так вышло, как вышло?
Весна была.
Пришла духмяною волной первоцветов, а
следом за ними – покрывалом цветастым, где каждая ниточка – на
особицу. Вспыхнула, сыпанула на землю щедрым теплом, дождями
пролилась… да и ушла.
