Катилась зимняя гроза по полю.
Малевала в белой круговерти лицо за лицом. Поднимала с земли
снежные фигуры. И каждая виделась живою, плотной, настоящей.
Шли мертвецы.
Цеплялись друг за друга тонкими руками, вязали хороводы. И
разевались рты, заходились немым криком. В пустых глазах горел
подаренный бурей огонь.
Но что было до того человеку, стоявшему посреди поля?
Он не боялся ни грозы, ни рожденных ею призраков, смело
заглядывая в лицо каждому. И те, теряя былой гнев, отступали,
рассыпались колючей крупою, сроднялись с обыкновенными
сугробами.
Блеснула молния.
Зазвенело небо сухим громом, будто кто по тазу ударил. И в
воцарившейся следом тишине стало слышно хриплое натужное дыхание
человека.
Он еще помнил, что люди дышат.
И приложив ладонь к груди, убедился, что вновь подаренное
сердце, бьется. Человеку было удивительно слышать этот стук, но не
чувствовать ни сердца, ни тепла. Он зачерпнул горсть колючего снега
и потер лицо.
- Не стой на ветру, сынок, - в отличие от человека, женщина
мерзла. Она куталась в меха, однако драгоценные соболя не способны
были защитить ее от дыхания зимы.
- Я не чувствую, - человек стряхнул с ладоней снег. – Ничего не
чувствую… с каждым разом все хуже. Отпусти меня!
На эту просьбу небо отозвалось венцом из молний.
- Нет.
Женщина шла медленно, проваливаясь в рыхлый снег, и мертвецы
расступались в страхе перед мертвой ее силой. Человек и тот
отшатнулся, когда протянула она к нему белую руку. Холодные пальцы
скользнули по щеке.
- Ты совсем замерз, мой мальчик, - с печалью произнесла
женщина.
- Я умер.
- Нет, - она покачала головой, и на щеках блеснули не то слезы,
не то истаявшие снежинки. – Конечно же нет… что за глупости ты
говоришь… мертвецы…
Он схватил ее за руку, сжал, стянул расшитую бисером рукавицу и
прижал к груди.
- Я давно уже умер, мама…
- У мертвецов нет сердца.
- У живых зачастую тоже, - он произнес это с печальной улыбкой.
– Их стало больше… посмотри… я смутно помню ее… как ее звали?
Из снежного хоровода шагнула девица, даже мертвая, слепленная
магией и бурей, она была красива.
- Гордана… Гордана Неждановна… - женщина щелкнула пальцами, и
белая фигура рассыпалась, только ветер завыл горестно.
- Я ее любил?
- Нет. Она не стоила любви… просто глупая девка… одна из многих.
Сколько их таких еще будет?
- Это ты мне скажи, матушка, сколько? – он смотрел на хоровод,
пытаясь вспомнить, где и когда видел ту или иную девицу… а мужчину?
Вот того, с лицом, перекроенным шрамом. Такое не забудешь. Ему
мнилось, что не забудешь, ан нет, память была чиста.
Пуста.
Заснежена.
И та, которая подарила ему жизнь, а с нею и забвение, не спешила
помогать. Она гладила лицо, а он почти не ощущал прикосновений.
- Хватит, матушка… я больше так не хочу… заемная жизнь… мы оба
знаем, что долго она не продлится, - он перехватил ее ладонь,
упоительно горячую, и прижался к ней губами. – Смирись. Отпусти. И
живи дальше…
- Без тебя?
Она не желала. Она тоже слушала бурю, но в голосе ветра чудилось
ей отнюдь не скорбь, скорее уж торжественная медь труб и грохот
барабанов. Тяжкая поступь войска, готового повиноваться ее
слову…
…не ее, но того, кто рожден был повелевать, пусть право это
отобрали вместе с жизнью. Мнилось им, тем, кто решал и решил за
обоих, что могут они творить зло, что никто не узнает правды,
что…
…стерпели небеса.
…смолчала земля.
…и Божиня, коию мнили милосердной, глуха осталась к слезам
матери.
Приговорили.
Но уцелела. Чудом ли? Чужим ли милосердием, сброшенным, что
затасканная дрянная шубейка с барского плеча? Волею ли Темной
сестры, к которой воззвала отчаявшаяся душа?
Женщина не знала.
Она помнила, как очнулась.
…перевернутые сани.
…хрипящую лошадь, из горла которой торчала оперенная стрела.
