Всемирная реинкарнация, поп и монашки
Кабинет (он же подсобка за алтарем, пахнущая воском, мышами и чем-то крепким) был забит под завязку. Монашки, как испуганные воробьи в черном, теснились на лавках, их лица застыли в универсально-противозачаточном выражении – смесь святости, туповатого смирения и готовности немедленно отвергнуть любую крамольную мысль. В центре, восседая на шатком табурете, пылал эпицентром ароматов – батюшка отец Ермолай. Запах дешевого самогона благородно переплетался с амбре чеснока такой концентрации, что ангелы чихали на седьмом небе. Его ряса, украшенная загадочными пятнами (то ли просфоры, то ли самогон пролился), излучала благовоние трудового пота.
– Соберите ум в кулак, матушки! – рявкнул Ермолай, стуча костяшками пальцев по единственной книге на столе – «Кулинарные изыски сельского прихода». – Сегодня разберем главное: как объяснить Марье-дуре, Петру-скептику и прочим прихожанам, отягощенным… эээ… современными веяниями, что душа у нас одна, как пупок, а не шныряет туда-сюда, как блоха по собаке! И что реинкарнируют там всякие язычники да грешники по своим восточным каруселям, а мы-то, православные – чисты, уникальны и неповторимы, как… как последняя стопка в погребке!
Он ткнул жирным пальцем в воздух.
– Вот приходит, скажем, Василий. И спрашивает: «Батюшка, а как же реинкарнация? Я в прошлой жизни, допустим, был великим воином! А нынче – слесарь Вася. Где мои навыки? Где меч?»
Тут с передней лавки, откуда и ждали, раздался звонкий голосок:
– А если я была лягушкой, батюшка? Я ж квакать умела! А нынче – ни разу! Обидно! – Марфа Просветленная, обладательница взгляда, способного заморозить кипяток, и мозга, похожего на решето, уставилась на попа с обидой ребенка, у которого отняли конфету.
Ермолай вздрогнул, будто его самогоном обрызгали.
– Марфа! Опять ты! Лягушкой… вздох, пахнущий горилкой… Матушка Марфа, душенька, лягушка – тварь бессловесная! Душа ее – проста, как мычание! Твоя же душа – сложная! Как… как борщ с пампушками! При перезагрузке… то есть, при рождении… все ненужное стирается! Чтоб не мозолило!
– А зачем тогда прошлые жизни, коли стирается? – не унималась Марфа, ковыряя грязным пальцем в скатерти. – Бесполезно как-то!
– Не бесполезно, а… эээ… базово! – отец Ермолай отчаянно искал аналогию. – Вот картошка! В прошлой жизни она была в супе! В этой – пюре! Суть та же – картошка! Но форма другая! Навыки супа к пюре не применишь! Поняла?
– Значит, я как картошка? – Марфа надулась.
– В духовном смысле, матушка! В духовном! – поп побагровел.
С задних рядов поднялась рука худой монахини с лицом, будто выточенным из сухаря.
– Батюшка, а как же врожденные таланты? Вот мальчик Ваня – с пеленок на скрипке играет! Это ж явно память прошлой жизни! Он же в консерватории не учился еще!
Ермолай закатил глаза.
– Сестра Серафима! Это не память, а… Божий дар! Или гены! Как у тещи моей – злость врожденная! – Он махнул рукой. – А реинкарнация – это, понимаешь, восточная штучка. Нам не катит! У нас душа – разовая посуда! Помыл – и на полку до Страшного Суда! Никаких перерождений!
– А карма, батюшка? – пискнула еще одна монашка. – Люди говорят, что карма накапливается…
– Карма?! – Отец Ермолай фыркнул так, что чуть не свалился с табурета. – Карма – это от лукавого! У нас есть Господь и Суд Его! А карма – это как… как долги по ЖКХ! Не платишь – свет отключат! Только в духовном смысле! Но это не прошлые жизни! Это… последствия грехов! Текущих! Вот! – Он торжествующе стукнул кулаком по «Кулинарным изыскам», поднимая облако пыли.
