Набитый под завязку и промерзший насквозь старенький троллейбус тащился по городским улицам, скрепя всем корпусом и реагируя крупной дрожью даже на незначительные неровности на дороге. Был вечер 31 декабря 1977 года. Переполненный салон гудел от разговоров, шуток и смеха. Приближался праздник. Люди спешили к новогоднему столу. Кто-то уже начал отмечать. У окна, затянутого толстым слоем инея, сидел тщедушный мужичок с остекленевшими глазами и с интервалом в минуту делал попытки затянуть срывающимся голосом «ой, мороз, мороз, не морозь меня…». Но ему не давали: всякое творческое поползновение пресекалась сердитыми женскими окриками и требованиями прекратить орать в общественном месте. Мужичок послушно умолкал, но через минуту все повторялось сначала.
Мы, то есть я ‒ Алексей, двадцати четырех лет от роду ‒ и моя подруга Аня стояли на задней площадке в самом центре толпы, плотно прижатые друг к другу. Ни до одного из поручней дотянуться было невозможно. В задней части салона верхний поручень просто-напросто отсутствовал, а то, что от него осталось ‒ пара торчащих из потолка салона кронштейнов, ‒ было плотно облеплено руками нескольких счастливчиков. Дела у тех, кто остался без опоры, в том числе у нас с Аней, обстояли неважнецки: любое изменение скорости движения троллейбуса, не говоря уже о поворотах, заставляло толпу, семеня ногами и наступая на соседские башмаки, какое-то время двигаться по инерции. Направления были разными и менялись с периодичностью в несколько секунд. Ограничителем принудительных «танцев» служили упомянутые «счастливчики», имевшие возможность за что-либо держаться. Окружая со всех сторон неустойчивый центр, они мужественно гасили его кинетическую энергию откляченными задами и выпяченными животами. Такое положение не могло не вызывать у потрепанных пассажиров ассоциацию с прорубью и болтавшейся в ней небезызвестной субстанцией. Некоторые невыдержанные граждане даже решились озвучить эту народную мудрость вслух.
Ехали мы в гости к Аниным знакомым из одного конца города в другой. Троллейбус шел до центра и лишь уполовинивал расстояние. Дальнейшее путешествие могло оказаться еще сложнее, но тут уж как повезет. Дело в том, что новый микрорайон «Высотки», куда мы направлялись, рос как на дрожжах, при этом транспортная составляющая хромала сразу на обе ноги. Сдача обещанного трамвайного маршрута затягивалась, и перевозкой по-прежнему занимались небольшие автобусы, ходившие из рук вон плохо и безо всякого расписания. Жителей выручали «леваки», то есть принадлежавшие различным конторам автобусы, водители которых использовали свободное время для дополнительного заработка. Общественный транспорт в предновогодние вечера во всем городе ходил плохо, а уж в сторону «Высоток» его можно было и вовсе не дождаться. Оставалось рассчитывать на везение.
Наконец троллейбус затормозил на нужной остановке. В салоне к тому времени стало посвободней, и мы без приключений выбрались наружу. На улице холодно, температура опустилась ниже 25 градусов. Наискосок через дорогу высилась серая громада областного банка, построенного еще при царе на сваях из обожженного дуба. Там я служил инкассатором. Полное название учреждения звучало так: Областная контора Госбанка СССР.
Оказавшись на тротуаре, мы осмотрели друг друга при свете фонарей и рассмеялись: обувь пестрела следами протекторов чужих подошв, шапки съехали набок, а шарфы повылезали из пальто, словно кто-то третий пытался их стянуть с нас, но по неизвестным причинам не довел задуманного до конца. Зато все пуговицы на одежде были целы. Это утешало ‒ в такую холодрыгу пуговицы не помешают. Нам еще предстояло пройти два квартала до другой остановки, а затем терпеливо ждать нужного транспорта, возможно, «до посинения».
