Совет Света
Зал Совета не имел потолка.
Вместо свода – музыка, медленно истекавшая с небес, как тёплый воск с языка свечи. Невидимые арфы струились за пределами горизонта, вычерчивая в воздухе узоры, которые не могли уловить ни глаза, ни разум, – только сердце. Здесь время было не прямой, а сферой, и каждый входивший ощущал лёгкий нажим на грудь, как если бы в неё глядело само солнце.
В центре зала стояли троны. Не высокие, но весомые, будто отлитые не из золота, а из накопленного внимания миллионов. Каждый трон пульсировал своим цветом – один был похож на ритм метронома, другой – на воспоминание о чём-то важном, но забытом. Эти троны принадлежали тем, кого называли Архангелами Света – существам, из которых когда-то была соткана культура, утешение и вера.
Сегодня их было меньше, чем обычно.
Совет собирался редко. Лишь тогда, когда нечто в воздухе мира начинало пахнуть тревогой.
А сейчас оно пахло.
Он встал без звона, но весь зал будто дрогнул. Златогласый. Тот, чьё имя знали даже младенцы, кто умел разбудить смех одним движением брови, и усыпить страх одной фразой.
На нём не было ни брони, ни короны – только лёгкий светлый плащ, переливающийся отблесками сотен сцен, софитов, улыбок.
Он был светом, к которому привыкли. Светом, которым гордились. Светом, который перестал быть светом.
– Я не буду больше, – произнёс он.
Тихо. Даже как-то интимно.
И только потому, что в зале было абсолютное молчание, все услышали.
– Я не могу.
Не то, чтобы не хочу. Не могу.
Я больше не чувствую, что отражаю свет. Всё, что я делаю – отражаю тень.
А тень, как вы знаете, не имеет собственной воли.
Он говорил спокойно, почти буднично. Как человек, который собрал чемодан и вот-вот уйдёт в ночь, не хлопнув дверью.
– Я смеюсь, когда мне не смешно. Я шучу, когда хочу плакать. Я улыбаюсь, когда думаю о смерти.
С этими словами он снял плащ и сложил его на трон. Под плащом – простая ткань, почти монашеская. Он стал меньше. Человечнее. Видимо, и впервые – уязвимым.
– Ты знаешь, что делаешь? – голос Певчего был глубок, как колокол, и тёплый, как хлеб.
– Предаёшь?
Златогласый посмотрел на него и покачал головой:
– Нет. Я предаю предательство.
Тишина была неестественной. Даже арфы молчали. Звёзды за пределами зала дрогнули, как бы отступив на шаг.
И тогда – Она.
Та, чьё лицо было на стенах каждого дома.
Та, чьим голосом говорили судьбы.
Та, что стала для людей матерью, сестрой, вечной женщиной на фоне неугасшего света.
Она поднялась без звука. Никто её не звал. Никто не останавливал. Она просто встала и пошла следом.
На её лице не было ни боли, ни гнева. Только бесконечная усталость и тишина. Та тишина, в которой умирают эпохи.
Когда её силуэт скрылся за занавесью пространства, лампы – живые, чувствительные сущности – мигнули.
И Свет, что струился сверху, стал… чуть-чуть… менее светлым. На долю секунды. Но те, кто знал музыку сфер, услышали, как одна нота прозвучала с фальшью.
– Свет дрогнул, – прошептал Хроникёр, лицо которого было похоже на потрескавшуюся карту мира.
– Он больше не непрерывный.
В зале никто не говорил.
Потому что каждый понял: Это – начало.
