За окном старой «брежневки» светило солнце. То самое приятное, вечернее, жёлтое солнце. Согревающее и умиротворяющее. Косые лучи проникали сквозь запылённое стекло тесной кухоньки последнего этажа пятиэтажки. Через пластиковое окно, откинутое на проветривание, доносились радостные крики ребятни из песочницы. Задувающий ветер покачивал края старой занавески, забрызганной жиром и со следами затяжек от когтей кота Рыжика.
Пахло горячим маслом и жареным тестом. Антон чётко ощущал аромат румянящихся пирожков с картошкой. От этого яркого чувства желудок сводило в блаженном предвкушении. Всё это было таким знакомым и родным, что абсолютно не хотелось подниматься с табуретки, продолжая щуриться под согревающими лучами вечернего солнца, прислонившись спиной к засаленному пятну на покрашенной стене.
Скворчало масло. Под ногами поскрипывали старые полы. Жёлтые отблески вечернего святила плясали на противоположной стене, лишённой обоев. Он хорошо помнил тот момент, когда обдирал эту старую, рассохшуюся цветную бумагу, имея твёрдое желание выровнять стены и обшить их чем-нибудь более подходящим для кухни. Чем-то способным защитить от жирных паров и летящих брызг. Но не успел. Стены так и остались выкрашенными в персиковый тон, с затёртыми до блеска углами. Это было странно, но при этом выглядело таким родным, что он не стал задумываться.
На самом деле, трепыхающаяся на окне шторка была из ванной. Отец временно повесил её на простенькую гардину, когда они только переехали, и она так и проболталась почти пятнадцать лет. Впрочем, её он точно менял. И ремонт делал…
– И что у тебя с Анькой? – голос матери выдернул Антона из плена обволакивающей неги и предвкушающего бурления желудочного сока.
Она стояла у плиты и ловко перекладывала со сковородки подрумяненные пирожки, подцепляя их деревянными, ещё советскими, щипцами для белья от стиральной машины. Инструмент выглядел весьма громоздким, но мама прекрасно с ним справлялась.
– Анька классная, – мечтательно протянул он, потягиваясь.
– Любишь её?
– Больше всего на свете.
Губы женщины тронула лёгкая улыбка, а в глубоких, карих, выразительных глазах промелькнули блики сдерживаемой печали.
Антон мысленно отдёрнул себя, припомнив, что отец ушёл к другой женщине относительно недавно, и, наверное, не стоило ему говорить о чувствах. Особенно столь нагло расплываясь в довольной улыбке, думая о любимой девушке.
Расставание и развод дались маме очень тяжело. Слёзы, проклятья и угрозы. А также бесконечное сожаление о прожжённой жизни, которую уже не вернуть. Ей было тяжело с этим справиться, и кто-то из подруг порекомендовал обратиться в клинику. Мама посетила несколько процедур, рассказывая, как крепили электроды на голову и били током, будто она герой из «Пролетая над гнездом кукушки».
– Ты сколько ещё планируешь пожарить? – он сменил тему. – Кушать хочется.
– А Аньку твою, тебе не хочется? Совсем перестал меня навещать! Будто это она тебя родила!
– Чего?
– Ещё сковородку, говорю, и можно приступать.
Она отвернулась к плите, поправляя длинные вьющиеся чёрные волосы.
– Не помню у тебя такого халата, – заключил он, с любопытством разглядывая переливающийся узор из зелёно-золотых листьев, вышитый на легкой ткани.
– Это же бабушкин, не узнаёшь разве?
– Да? Что-то не припомню. Но красивый, тебе идёт.
– Ты как отец! Говоришь так, лишь бы я отстала.
– Да ну, мам, чего ты? Я не это имел в виду. – Антон поднялся и, сделав шаг, аккуратно обнял её за плечи. – Правда, красивый халат. Может, сходим прогуляться после ужина? Смотри, какой вечер классный!
