«Каждая раса имеет свою мораль», или о национальном воображаемом у Тургенева
Романтики на рубеже XVIII–XIX вв. сделали удивительное открытие, которое в сущности перевернуло мир, по крайней мере мир европейский: они обнаружили, что человек вовсе не кажется функцией универсальности, а человечество распадается на индивидуальности – и стали говорить об уникальной физиономии народа, начали собирать и ценить фольклор, привили вкус к своей культуре, языку. Все эти вещи в науке давно описаны и получили глубокие и основательные объяснения. Так, социологи небезосновательно полагают, что культурные и социально-политические представления о едином поле нации и национализме приходят на смену прежним «воображаемым сообществам», к которым можно отнести, например, религиозные сообщества или династические государства. И даже если в полной мере не соглашаться с этими утверждениями, нельзя не признать, что идея индивидуальности в XIX веке захватила огромные социальные, географические, культурные ряды. Отныне она стала определять многое в науке – ну, например, появились национальные филологии, которых раньше не было, – в политике, в культуре, в быту и личном общении.
Никто из живущих тогда, в XIX веке, не мог миновать этого общего направления и вольно или невольно становится участником общей рефлексии по этому поводу. Что же говорить об Иване Сергеевиче Тургеневе, чья судьба складывалась так, что он, как многие его современники, «родился эмигрантом» (по словам Федора Михайловича Достоевского), т. е. был воспитан так, что французская, английская, немецкая культуры и языки ему не только не были чужими, но даже в какой-то мере оказывались родными, а большую часть своей сознательной жизни он находился, что называется, и там, и там – и в России, и в Германии, и во Франции. Кстати, в отличие от другого своего именитого современника, Александра Ивановича Герцена, Тургенев эмигрантом себя не считал, не случайно в современных научных классификациях его обычно причисляют к экспатриантам, что, однако, тоже небесспорно. Вообще в случае Тургенева мы имеем дело с ситуацией, которую едва ли можно описать в рамках космополитизма, в смысле противопоставления патриотизму. Ситуация много сложнее и представляет собой своего рода «культурный трансфер», который не отменяет «индивидуального», в смысле национального.
Не случайно Тургенев много размышлял о разных национальных характерах, и у него даже, как следует из его писем 1876 года к Павлу Васильевичу Анненкову, сложилась даже своя «теория рас». Живя в мире, как мы сейчас говорим, полиэтническом, Тургенев не мог не задумываться о том, чем похожи и чем не похожи европейские «сестры» (он считал, что и русские непременно принадлежат к этому общему семейству, или сестричеству). И он четко знал, что француз, немец, русский, англичанин обладают непохожестью, но не стереотипной (а национальные стереотипы уже начинали складываться), потому что у него был свой личный опыт, позволявший ему прочувствовать на себе эти различия, он сам оказывался тем полем, где происходило скрещение этих близких, но одновременно разных ментальностей.
Поэтому закономерный – применительно к разговору о Тургеневе – вопрос, который может быть сформулирован по-разному: как «Тургенев и Германия», «Тургенев и французы», или, как в книге Марка Уральского, «Тургенев и евреи» – только на первый взгляд может показаться биполярным, предполагающим только две стороны. Он всегда требует разговора о множестве.
