– Оксана, – торжественно произнес румяный Фомка, – Будь моей женой!
Миниатюрная девушка с большими голубыми глазами и толстой светлой косой с удивлением осмотрела плотного высокого парня. На его темных льняных штанах виднелись следы муки, что выдавало род его занятий. Добрый, работящий Фома всегда приходил на выручку слабым, доверял даже ворам, за что не раз был бит отцом, суровым мельником, на которого работал с малых лет.
Толпящиеся вокруг парни и девушки смотрели на странную пару кто с презрением, кто с восторгом. И если Фому это смущало, то Оксанка вздернула свой маленький лисий носик, легкомысленно пожала плечами и заявила:
– Фома, ты сегодня белены объелся, что ли? С какой стати я за тебя пойду? Ты же некрасивый и глупый. В мужчине сила должна быть! А ты же как теленок за мной будешь ходить. Мне такое счастье не нужно!
Фома обиженно выпятил нижнюю губу, в его глазах заблестели слезы.
– Вот дурында! – усмехнулась рядом высокая, статная девица, – Сама нищая, тощая пигалица, а от сына мельника нос воротит. С ним и ты, и вся твоя семья были бы сыты.
– Да она же только о себе думает, – нарочито громким шепотом ответила ей пышногрудая брюнетка, – Мать всему селу портки стирает, руки в кровавых мозолях, а этой лишь бы хвостом вертеть. Дрянная дочь у Марфы.
– Да она ее просто плохо воспитывала! – сурово заметил высоченный крепкий парень, на носу которого красовались веселые конопушки.
– О чем ты, Илья? Марфе некогда было. Она же, как овдовела, целыми днями работает, лишь бы дочерей своих прокормить, – не унималась брюнетка.
– Ксанушка, милая, может, все-таки пойдешь за меня? – пробасил расстроенный Фома, – Я знаю, что матушка твоя в последнее время чувствует себя плохо. Мы бы с тобой о ней позаботились, и сестре твоей Настасье приданое накопили бы.
– А я, значит, ради них должна не своей жизнью жить?! Нет уж! Раз ты о них так переживаешь, Настю в жены и бери! – отрезала Оксана.
Фома ссутулился, голову повесил и ушел прочь. Ребята у костра с осуждением покачали головами, на что несостоявшаяся невеста, осмотрев советчиков, грозно выпалила:
– Вы на себя сначала посмотрите, прежде чем меня судить! Ты, Глафира, – Ксана ткнула пальцем в высокую девицу, которая обозвала ее дурындой, – вся такая красивая, аппетитная, да только тебе уже двадцать два! Ты всю молодость свою ерепенилась, выбирала, а теперь мне из-за сына мельника завидуешь. Старая дева!
– Да было бы чему завидовать, – зло бросила Глаша.
– А ты, Параня, – обратилась к знойной брюнетке Оксана, – Вцепилась в рыжего да конопатого Илью как пиявка, хоть он и не люб тебе, да у бати его земли больше, чем у нас всех вместе взятых, вот и строишь ты ему свои черные бесстыжие глазенки, а сама на Саню засматриваешься.
– Неправда это! – засопела брюнетка, да к рыжему богатырю плотнее прижалась.
– Не мути воду, Ксана! – сурово проговорил Илья, – Сама ты девка неуживчивая да своенравная, и других рассорить хочешь. Иди отседова. Нечего тебе у костра делать.
– Ночь на Ивана Купала общий праздник! – обиженно возразила Оксана.
Мать ей не раз говорила, что правду не все хотят слышать, и советы непрошенные не всем нужны. Лучше молча делать свою работу. Но Ксану эта тихая покорность матери бесила. Девушка считала, что жизнь обошлась с ней несправедливо. У всех есть отцы, достаток, хорошие избы, а она ютится с сестрой и матерью в маленьком покосившемся домишке с прохудившейся крышей и коптящей печкой. Поэтому молчать и покорно принимать судьбу девушка не собиралась.
– Праздник для всех, а этот костер наш, – язвительно заявила Параня, – И тебе здесь не место!
– Не больно-то и хотелось! Здесь и нет никого достойного. Одни петухи да курицы! – показав язык высокомерной брюнетке, заявила Оксана и, откинув на спину толстую тугую косу, пошла прочь от уютно потрескивающего пламени.
