Лес дышал влажной свежестью, насыщенной ароматами земли, мха и первых, распускающихся после долгой зимы цветов. В самом сердце древнего Чосона, там, где вековые сосны, будто стражи, хранили покой, жила лисья семья. Юная лисица, чьи рыжие шкурки отливали золотом на солнце, была самой любопытной из выводка. Среди своих братьев и сестер она выделялась не только любознательностью, но и необычайной чувствительностью к энергии мира – она ощущала каждую травинку, каждый шорох, слышала шепот ветра, будто он рассказывал ей тайны бытия. Мать-лисица нежилась в лучах утреннего солнца, а отец, мудрый и сильный, внимательно следил за окрестностями, добывая пищу для растущего семейства. Их жизнь была проста и полна гармонии с природой, что окружала их.
В тот роковой день воздух показался непривычно тяжёлым. Запах. Резкий, неестественный, едкий – дым тлеющих угольков, смешанный с запахом серы и чудовищной, отвратительной жадности. Она знала этот запах – запах человека, несущего разрушение. Её пушистые уши дрогнули, улавливая отдалённый, но уверенный стук железных капканов. Отец мгновенно поднялся, его янтарные глаза сузились, а уши настороженно повёрнуты к лесу. Он дал знак, рычание – приказ бежать, прятаться. Но было поздно.
Хриплый лай своры собак разорвал утреннюю тишину. Крики грубых мужских голосов, возбуждённое гиканье. Звуки разрываемого металла и предсмертные визги, заглушающие треск ломающихся веток. Страх, словно ледяные путы, сковал её лапы, пригвоздил к земле. Она видела, как тени людей с ружьями и оскаленными собаками мелькают среди деревьев. Сквозь туман ужаса она различала своих родных – золотистые шкурки мелькали в панике, но каждый бег был оборван. Выстрел, глухой удар, ещё один, отчаянный визг. Ей удалось забиться в глубокую, заросшую папоротником расщелину под корнями старой сосны, и оттуда, дрожа всем телом, она наблюдала.
Они забрали их. Охотники, чьи лица были искажены жадностью, безжалостно рубили кусты, чтобы добраться до бездыханных тел. Воздух наполнился запахом крови и горечи, что жгла в носу и в сердце. Она чувствовала, как жизнь уходит из леса, как энергия её семьи гаснет, растворяясь в воздухе. Когда всё стихло, кроме мерного шёпота ветра, несущего эхо недавней жестокости, она выбралась из укрытия. Поляна была разорена. Никого. Только сгустки темно-красной крови на траве и обрывки рыжей шерсти, которые она узнавала по запаху – её, брата, сестры.
Её мир рухнул. Нет семьи. Нет убежища. Только всепоглощающая, ледяная пустота и кипящая ярость.
Слёзы горя, казалось, никогда не закончатся, но вскоре они сменились чем-то иным. Голод. Голод не по пище, а по возмездию. По силе. Невыносимое, жуткое желание никогда больше не быть слабой, беспомощной жертвой. Она бродила по лесу, потерянная, загнанная, каждый шорох казался угрозой. Она проклинала свою хрупкость, свою звериную природу, которая не позволила ей защитить тех, кого она любила.
Она пришла к самой старой и величественной сосне, что стояла на вершине холма, склонив перед ней голову. Это было место силы, портал между мирами, где древние духи леса обитали. Там, где веками не ступала нога зверя, не говоря уже о человеке, она начала свой ритуал. Она вырыла ямку, спрятала единственную оставшуюся у неё память о семье – кусочек выдранной шерсти её матери. Она скулила, выла от боли и отчаяния, её голос был полон призыва, мольбы о возмездии. И она просила о силе. Не просто силе лап и когтей, а силе, что могла бы сравняться с человеческой хитростью и жестокостью, даже превзойти её.
И тогда пред ней явились они. Невидимые для глаз смертного, но ощутимые для её искалеченной души. Духи леса, старые, как сами горы, их голоса шелестели, подобно осеннему листу, каждая фраза казалась эхом тысячелетий. Они чувствовали её боль, её бескрайнюю жажду. Они видели в ней не только жертву, но и искру необычайной внутренней силы, чистой, неискажённой ярости, обрамлённой способностью к глубокому состраданию к живым существам. Именно эта двойственность, эта огненная воля к жизни и защите, сделала её избранной.
