Луиза.
Всё изменилось, всё рассыпалось после того, как мы уехали с нашей земли.
Это была идея отца,он верил, что Америка лучше Франции, краше, свободнее. Он надеялся, что там мы начнём сначала, что обретём новое счастье.Но он ошибался.
Переезд в Америку не принёс нам надежды. Там, в чужой стране, мы не обрели ничего. Наоборот – мы потеряли всё
С домом мы прощались надолго. Но Провен навсегда останется в моём сердце.
Он средневековый, но в нём есть душа. История там слышится в каждом шаге – от башни Цезаря, соединённой с крепостными стенами и воротами, до тёмных подземелий, где камни помнят века.
Я помню церковь Сен-Кирьяс, розарий, аромат лепестков, наполнявший воздух в июне. Я помню старинные торговые дома с глубокими подвалами, где когда-то хранили вино и сыр. Церковь Сен-Аюль, церковь Сент-Круа – каждая из них как голос из прошлого, как молитва, застывшая в камне.
Маленький город, а в нём – столько ценности, столько гордости.
Моё детство осталось там – между булыжниковыми улицами, среди шёпота старых стен.
Детство мне подарила мама. Она не пожалела своего времени – посвятила его мне, целиком. И лучшее, что она могла подарить – это наше путешествие в Лувр, в самом сердце Парижа.
Это было не просто необыкновенно. Это было волшебство. Те дни остались во мне отпечатком – не в памяти, а в душе. На всю жизнь.
Думаете, чем знаменит Лувр так в его стенах хранится более трёхсот тысяч произведений искусства разных эпох. Но только тридцать пять тысяч из них открыты для широкой публики. Среди них – шедевры, перед которыми замирает сердце: загадочная “Джоконда” Леонардо да Винчи, древнегреческая Венера Милосская и крылатая Ника Самофракийская. Эти произведения не просто история. Они – дыхание вечности.
Но для меня Лувр – это не только картины и скульптуры. Это мамина рука в моей. Это её голос, рассказывающий мне о художниках, её глаза, полные восторга. Это наши общие мгновения, когда весь мир замирал, и были только мы и искусство.
Здесь же, в Америке, всё казалось чужим. Даже еда. Люди доставали полуфабрикаты из морозилки, бросали их в микроволновку,и ужин готов. Мне это казалось отвратительным. Разве так готовят? Где вкус? Где тепло? Где любовь?.. Ведь можно варить, жарить, тушить, добавлять специи, но самое главное – вложить душу. Еда становится по-настоящему вкусной только тогда, когда в неё вложено чувство. Особенно, когда готовит мама.
После каждого отцовского запоя, случавшегося почти каждую субботу, мама словно теряла свою форму – из статной женщины превращалась в тусклую обёртку книги, давно потерявшей своё содержание. Она угасала с каждым разом, уговаривая отца бросить пить, сменить работу, перестать водиться с той его компанией.
Да, он был автомехаником, уставал до изнеможения, а усталость заполнял алкоголем – будто глушил себя самого, забывая, что у него есть мы. Я скучала по тому Генри, который раньше встречал нас с мамой после прогулок, целовал в щёку и говорил, как сильно любит нас.
А этот Генри… он только пил. Он лежал на веранде в полном отключении, а мама… мама лишь хваталась за рот обеими руками – то ли чтобы не закричать, то ли чтобы сдержать рыдания.
Бедная моя Одетта. Такая грустная, мама…
Не зря мама чувствовала перед отъездом из Франции, что больше никогда туда не вернётся. Тогда её слова прозвучали как предчувствие, но позже стали настоящим пророчеством.
Она умерла, когда мне было всего тринадцать. Рак отнял её у меня. Сначала она даже не понимала, что умирает – не сопротивлялась, не жаловалась, будто уже знала. Она просто доверила свою душу Богу.
– Лу, солнышко… подойди ко мне.
– Мам, тебе что-то нужно?
– Нет, солнце, мне ничего не надо.
– Может, воды? Или медсестру позвать? А может, врача? Ты себя плохо чувствуешь?..