ГЛАВА 1.
…А во всем виновата кровь.
Чего-чего, а крови ей пришлось повидать немало. Но после той, первой, фонтаном брызнувшей из груди самого дорогого для нее человека, которого никто в жизни так и не сумел заменить, все пошло по-другому. Она тогда и не испугалась. Слепая ярость, бешенство и злорадство – все вместе закружило ее… Она бросилась бежать и бежала до тех пор, пока силы не оставили ее, а когда она опустилась на траву, слезы фонтаном брызнули из глаз. Она ревела громко, всхлипывая, с криком каталась по траве, словно раненая разъяренная волчица. Если бы слезами можно было облегчить боль… Но слезы уже кончались, а боли меньше не становилось. Светало. Охрипшая, взъерошенная, с опухшим от слез лицом, она медленно возвращалась. Она должна была сама закрыть ему глаза. Хоть мертвого, хоть в последний раз погладить по волнистым черным волосам, дотронуться губами до его губ. Вымолить у мертвого прощения. И жить дальше. Без него.
Повернув к карьеру, она увидела страшную картину. В лучах восходящего солнца в неестественной позе лежал, раскинув руки, человек. На белой шелковой рубахе растеклись багровые пятна, на груди зияла черная рана. Но даже не это было самое страшное.
Около него на коленях стояла Марьям.
И все вернулось. Злоба, ненависть, отчаяние. Откуда только силы взялись? Она бегом побежала домой, добралась до кровати, закрылась с головой одеялом, к ушам приложила подушки, сжала сильно-сильно, но успокоения не было. Слез тоже не было: она сожгла их своей болью в лесу, этой ночью. Один раз и навсегда. Слез не было и тогда, в степи, когда шла она, смелая, ночью, и догнали ее двое солдат. Развлечься решили, не поверив в ее чистоту. И кровь была, и боль, но ни слезинки. Опустошение. Ненависть. «А, так ему и надо», – в голове.
В армию пошла. Брать сперва не хотели, да характер слишком крут оказался. Взяли. Потом война началась. Все бабы, как бабы: в санитарки да поварихи. Она – нет. Крови, говорит, боюсь. И – стрелять.
Она хотела крови.
ГЛАВА 2.
– Ну что, Стефанида Петровна, как самочувствие? Как давление, укольчик сделаем? – защебетала Людочка, медсестра, открыв дверь своим ключом. Стефанида стояла у окна и нервно курила.
– Ой, что это такое? Ну-ка быстренько ложитесь, сейчас я Вам покажу курить! – и присев возле кровати, девушка стала доставать тонометр.
Стефанида привычным жестом потушила сигару, открыла форточку и подошла к постели.
– Людочка, душенька, не сердитесь. Я себя очень хорошо чувствую.
– А где таблетки? – Людмила посмотрела на пустую тумбочку, обвела глазами комнату.
– Как у Вас чисто! Вы наконец-то завели горничную или дочь приезжала?
– Из-за кордона приехать, чтобы убраться? Смешно. Моя дочь даже за деньгами не приезжает. К сыну не приезжает, не то, что ко мне. А нам с ним так одиноко… Вот если б Игорек мой женился на тебе, ты бы здесь жила – чистота была бы, как в операционной. И денег бы вам еще на три века осталось, так что бросила бы ты по старухам ходить.
– Что же Вы горничную не наймете? – по-свойски спросила девушка, измеряя давление.
– Нет, не доверяю я чужим. К тебе привыкла, а других чужих в своем доме не потерплю.
Людмила с удивлением смотрела на циферблат:
– Чудеса… Как у космонавта. Что-то я Вам не верю, Стефанида Петровна, ну-ка давайте другую руку. За последние годы у Вас такого давления еще не было. Признавайтесь, что Вы пили из таблеток?
Та засмеялась.
– Ничего я не пила. Вот внучку бы мне такую подозрительную – покрутился бы мой Игорек.
Людмила вздохнула, складывая тонометр, и грустно произнесла:
– Да, Ваш Игорек просто чудо. Но выбрал он не меня.
– Я помогу тебе его вернуть.
– Ну что Вы, не получится. К тому же, говорят, его избранница очень хорошенькая. Пусть себе живут.
