Я всегда была трусихой. Еще в первом классе большое количество учеников, бегающих по коридорам и создающих атмосферу хаоса, пугали меня. Прячась у стены, я прижимала ладони к ушам и ждала, пока волна людей утихнет.
– Почему я именно сейчас вспомнила об этом?
Я выдыхаю пар на стекло и кончиком пальца рисую сердечко. Кривое и неуклюжее, оно тут же тает. Провожаю его взглядом, будто прощаюсь с чем-то важным.
Моя школа в нашем маленьком городке кажется тесной и душной. А вот больница на краю города совсем другая, она в разы больше, с множеством кабинетов, процедурных и операционных. Я впервые еду туда с ночевкой, и мой внутренний мир сжимается.
Машина мягко трясется на ухабах, и в груди поднимается знакомое чувство тревоги, словно я снова стою в школьном коридоре. Я сцепляю руки в кулак так сильно, что пальцы белеют. Хочется выскочить, но снаружи мир еще страшнее. Лишь теплое ощущение в груди не дает поддаться панике. Папа резко поворачивает, и меня качает в сторону. Я вцепляюсь в ремень, чтобы удержаться.
– Смотри, Серафима, на месте этой больницы когда-то было озеро, – говорит он.
В высокой траве я замечаю покосившийся деревянный знак «Купаться запрещено». Он торчит, как забытое предупреждение, которое никто не решается убрать.
Я приоткрываю окно, в салон врывается запах сырости и мокрого дерева. Волосы разлетаются, путаясь на лице. Трава наклоняется, и на миг знак будто шевелится.
Приглядываюсь внимательнее, но через секунду он скрывается за поворотом.
– Странно, зачем он тут, ведь озера давно нет? – думаю я.
Дорога расширяется, кусты редеют. Машину трясет на кочке, и из-за поворота появляется серое здание, будто выросшее из земли. Оно возвышается, словно скала, заслоняя небо. Окна сверкают холодным светом, не отражая ни тепла, ни жизни. Вокруг раскинулся пустырь с потрескавшимся асфальтом и следами луж после дождя. Стая птиц пролетает над крышей, крича что-то на своем языке. Только теперь понимаю, насколько оно высокое. Меня давит к земле, и я вжимаюсь в сиденье. Кожаная обивка оказывается слишком мягкой, я словно тону в ней.
– Не переживай, это только на несколько дней. Нужно обследовать тебя после болезни. Представь, что это маленькое приключение, – приободряет папа.
Для него это звучит легко, будто речь о паре часов. А для меня эти дни кажутся вечностью.
– Такое себе приключение, – бормочу я.
Безмятежное небо лишь подчеркивает мрачность больницы, нависающей надо мной, словно темница с открытой пастью. Я еще не знаю, что впереди меня ждут три самые страшные ночи.
Глава 2. Приемное отделение
Машина останавливается. Я толкаю дверь и несмело выбираюсь наружу, опасаясь сделать первый шаг в сторону больницы.
Папа достает мой рюкзак и протягивает мне:
– Вот держи, дорогая.
Поправляя лямки, я замечаю, что папа уже шагает к больнице.
Вдруг взгляд цепляется за дворника, который ровняет кусты на клумбе. Он одет в длинное коричневое пальто и клетчатые брюки. На вид ему лет шестьдесят. Седые волосы торчат из-под кепки. Его лицо исхудавшее, глаза провалены в глазницы. Щелчки секатора раздаются ровно и гулко, будто отмеряя время. Он двигается без спешки. Даже хлопок дверцы машины его не отвлекает, кажется, он существует в другом мире.
Папа приобнимает меня за спину и кивает в сторону больницы.
Поднимаю голову, и в шее резко защемляет. Здание растет вверх, я не вижу, где оно кончается. Чувствую себя крохотным муравьем, которого вот-вот раздавит тяжелый ботинок.
Я поднимаюсь по ступенькам и хватаюсь за массивную ручку. Дверь не поддается. Ухватившись второй рукой, тяну что есть силы. Она лишь слегка дергается, но не открывается. Ручка выскальзывает из пальцев, и дверь возвращается на место с глухим упрямством и противным скрипом. Папа без усилий открывает ее и пропускает меня вперед.
