Старая лошадь плелась вдоль кромки поля. Вяло скрипела телега не смазанными колесами. Фома сидел впереди хозяина, держа истрепанные вожжи.
– Фом, чего колеса не мазал? Вечор предупреждал, что в поле поедем.
– Прости, барин, запамятовал маль.
– Стань здесь, я выйду, пройдусь.
Фома резко тпрукнул лошади, натянув вожжи.
Платон старчески слез с телеги, зашел в рожь. Пройдя несколько десятков шагов, углубившись среди колосьев, раздвинул их, чтобы увидеть толщину стебля. «Да, хороши сегодня хлеба будут. И стебель толстый и колосья наливаются». Он наклонился к созревающим колосьям, собрав их в охапку, прислонился к ним лицом и глубоко вдохнул в себя их аромат. От радости слегка закружилась голова. Скоро жать будем. Выпрямившись, и еще немного постояв, окинул взглядом рыжее поле ржи. Рожь взволнованно шумела своими колосьями, и легкий ветерок придавал ей не только этот ласковый шум, но и ровные волны, от которых Платон не мог оторвать глаз.
– Поехали в Быковку, на заимку Косарева. Глянем, как у Лексея рожь спеет. Густая ли?
– А в усадьбу его не заглянем? Может свидиться охота?
– Очумел совсем чо ли? Чтоб я к Алексею сам поехал? Не звали. Да и я не зову.
Фома слегка хлестнул лошадь вожжами, крикнув ей: Ноо! – лошадь резко дернула телегу, и не спеша понесла ее по проселочной дороге, пересчитывая все ухабы.
Задолго до этого эти два рода из соседних заволжских деревень стали врагами. Алексей и не знал, из-за чего поссорились их отцы. В народе говорили, что бабу не поделили. Теперь и бабы той уж нет давно. Только вражда осталась между семьями.
У Платона был сын Захар и дочь Нюта, Анна, значит. Сын немного загульный, но рукастый. А Нютка, тоже взрослая, только вот вражда этих двух семей, видно из-за нее теперь и продолжается. «Сколько раз Нютку порол, чтоб не встречалась с Михаем. А она всё к нему тянется»… – сокрушался старый.
Так незаметно, с радостными и тяжелыми мыслями одновременно, Платон на лошади подкатил к заимке Алексея.
– Спрячься под пригорком. Не приведи с Алексеем встрениться. А я пешочком до поля дойду.
Фома дернул за левую половину вожжи, и лошадь послушна повернула.
Платон спешно доковылял до кромки поля. Он был старым умельцем. Давно хлеба сажал. И как только зашел в рожь, углубляясь и пьянясь запахом ржи, забыл, что он давно на чужой заимке. «Не хуже моей стоит, и пырея среди нет. Колос хорош!» – радовался Платон. Радовался он не урожаю Алексея. Он радовался ржи. Перебирая каждый колосок, и поднося его к лицу, не заметил он, как углубился в чужое поле.
– Здорово, Платон! Поглядать приехал? Хороша моя рожь?
– Здорово. А чё не поглядать-то? И моя не хуже.
– Могет, зайдешь в дом-то? Чайку сладим? А то, могет, и покрепче чего-нибудь старуха моя найдет? Где молотить то будешь? А то давай ко мне с Захаром.
– Благодарствую. За пять верст съезжу отмолочу, а тебя миную. А Михаю свому скажи, чтоб к Нютке моей не хаживал. Зараз собак спущу, без штанов домой явится.
– Ну, будь здоров, Платон Васильич! – Алексей откланялся, и гордой походкой среди ржи, направился к дому.
– И тебе не хворать, Алексей Харитоныч! – Платон резко повернулся и быстрым шагом, поправляя штаны, засеменил к обочине.
Он почти бежал, не замечая ржи, уже не внюхая ее запаха.
– Ну, как рожь у соседа? – спросил Фома.
– Хуже моей. Пырей кругом. Колосьи жидкие.
Дома с обедом ждала Агафья. Нютка накрывала на стол, гремя тарелками и ложками. На звон посуды со двора пришел Захар.
– Слышал, батя, как ты приехал. Ну, как рожь?
– Рожь, она как вошь. Где крупна, где мелка. Через неделю жать надо.
– У Косаревых смотрел? – почти прошептала Агафья. – Лучше у них?
– В закромах видно будет, – отрывисто ответил муж, и все смолкли.
