Сквозь шум в ушах доносились голоса,
приглушенные, незнакомые.
— Бедняжка… как она будет жить
дальше…
— Что же делать-то теперь?
— А это еще ар Эрхольд не знает…
Я попыталась открыть глаза, но веки
казались тяжелыми, просто неприподъемными.
— Что ж, я сделал все, что мог.
Дальнейшее зависит от воли небес и ее здоровья.
Мужской голос, а он явно принадлежал
мужчине, показался надтреснутым, сиплым, словно его обладатель был
давно и хронически простужен. Он ввинтился в сознание, как ржавый
шуруп, спровоцировав приступ головной боли, от которой даже в
закрытых глазах замелькали искры. Да что со мной такое вообще? Что
происходит?
Последнее, что я помнила, это как
просила Настю подать мне сумку, в ней лежали ампулы
антигистаминного и шприцы. Потом наступила темнота, а потом — вот
это вот… Что это — вот?
Я в больнице? Но почему тогда все
вокруг так странно выражаются?
Я все-таки приоткрыла глаза и
обнаружила, что лежу в совершенно незнакомой комнате, меньше всего
похожей на больницу. Если, конечно, кто-нибудь не решил бы
стилизовать частную клинику под средневековый замок, а точнее,
комнату какой-то принцессы. Потому что лежала я на кровати с
тяжелым темно-красным балдахином. Столбики, этот самый балдахин
удерживающие, возносились ввысь метров на пять. Пять метров!
Потолки! Я даже когда останавливалась в «Национале», будучи в
командировке, таких потолков не видела.
Помимо кровати с балдахином здесь
наблюдались узорчатые арочные окна, одно я увидела, слегка повернув
голову, свет из второго лился на двух перешептывающихся девушек в
длинных платьях, напоминающих горничных из какого-нибудь
викторианского романа. Они стояли ко мне спиной, спиной ко мне
развернулся и невысокий пузатый человечек с явно намечающейся
лысиной. Судя по тому, что он собирал в саквояж — какие-то склянки,
пузырьки, и прочее, это был местный лекарь.
Местный?! Где я вообще?
— Где… я… — это был не мой голос. Не
мой от слова совсем! Мой всегда звучал низко, даже грубовато, мне
даже говорили временами, что я слишком много курю, хотя я никогда в
жизни не курила! Просто такая особенность связок. Этот же зазвенел,
как ручеек весной или как чириканье подбитой птички, но на это
чириканье обернулись все.
И горничные, которые вытаращили
глаза так, словно я восстала из мертвых, и лекарь, который сдвинул
свои негустые брови, полосками разбросанные над глубоко посаженными
глазами.
— Госпожа Альви! Госпожа! — Первой
опомнилась одна из девушек и бросилась ко мне, чем повергла меня в
еще больший шок.
Какая я им госпожа? Я Аглая
Лисовицкая, менеджер по маркетингу в крупной ивент-компании.
Аллергик со стажем, двадцати семи лет от роду (вот все двадцать
семь и аллергик), не замужем, детей нет.
— Как вы себя чувствуете? Вам нельзя
вставать! — воскликнула девушка, когда я попыталась приподняться. —
У вас снова может открыться кровотечение!
— Служанка права. — Надтреснутый
голос принадлежал именно лекарю, хотя сейчас и прозвучал надменно и
высокомерно-снисходительно. — Вы не далее как неделю назад пережили
процедуру магического оплодотворения, которое закончилось неудачей.
Теперь вам нужно лежать минимум два дня, если хотите остаться в
живых.
Че-го?! Он нес какую-то совершенную
околесицу, но в этой околесице была доля правды: мое тело
напоминало беспомощный кулек или побитую о камни тряпичную куклу.
Даже на одно маленькое усилие, попытку присесть, ушли все силы, и я
рухнула на подушки. Это мгновенно аукнулось мне болью в висках и в
низу живота, словно раскаленная спираль внутри полыхнула.
Я не сдержала стона, перед глазами
все поплыло. И именно этот момент выбрало мироздание, чтобы
оглушить меня еще сильнее. Дверь распахнулась, служанки и лекарь
синхронистично согнулись пополам, как будто у них разом случился
принцип аппендицита.
