Он давно уже не чувствовал покоя. Всякий раз, когда он приходил в новую деревню в поисках работы или пополнить припасы, ему всюду слышался шёпот, словно все знали, кто он, и спешили рассказать: в деревню на краю мира пришёл предатель Освальд, и его надо как можно скорее передать страже и приволочь на плаху.
Когда же он скрывался в лесу, то в каждом шелесте травы различал шаги и лязг голодной стали, готовой отсечь ему голову. Он не раз пытался вернуться в Тифенон на милость наёмникам или в столицу, представ перед судом, однако страх смерти брал верх. Ужас сковывал тело и разум, вновь возвращал в минувшие события и надсмехался над Освальдом. Он не мог вернуться, не мог позволить себе принять наказание. Он пытался найти в себе силы предстать перед каменной статуей Пантира в пещере, но каждый раз придумывал оправдания. Освальд не позволял себе попадаться ему на глаза. Всем им попадаться на глаза.
День за днём он бежал. Бежал от людей, от деревень, от самого себя, и нередко в наказание отсечённая кисть руки напоминала о себе: горела, чесалась, сковывала, насмехалась.
Когда первые лучи солнца только начинали расстилаться над полями, а кроны деревьев прочным щитом сохраняли в лесах прохладу, на горизонте появились очертания деревни. Запасы подходили к концу, а припарки, которыми он иногда растирал культю, оказались не так действенны, как обещал странствующий торговец на обветшалой повозке. У Освальда не было выбора, кроме как посетить деревню.
Уже больше десяти дней он держал свой путь на юг, надеясь, что там мало кому есть дело о предателе, который был участником мятежа и убил члена своей семьи. Возможно, здесь он сможет найти умиротворение хотя бы на время, постараться искупить вину, помогая другим.
Деревня находилась в такой низине, словно все воды округи после дождя стекались к ней и подтапливали дома, приносили тину, грязь, нечистоты, испражнения диких зверей с полей и мелкие полугнилые трупы, безвременно почившие где-то на возвышенности. Это было место, в котором уготовано жить только во искупление всех своих жизненных грехов.
Поддавшись мыслям, Освальд направился к ней и с интересом, и с неконтролируемым ужасом в сердце. Страшно было подумать, какие несчастные живут в этой дыре. Пара десятков старых, перекошенных домов были окружены высоким, хотя и потрёпанным частокольным забором, запруженным зелёной водой. Он, по всей видимости, должен был спасать деревню от затопления во время ливня, но стоячая вода означала лишь то, что его давно уже никто не прочищал. Над главным входом в деревню металлическим прутом была закреплена деревянная табличка. На ней было неумело вырезано название деревни – «Зелёная яма». Освальд иронично усмехнулся.
По пустым улицам тянулся запах гнили и разложения. Ни скота в загонах, ни посадок при домах не было видно. Деревянные лачуги, старые и полугнилые, были облеплены грязью и глиной, но это мало чем помогало. Щели и отвалившаяся местами самодельная штукатурка только нагоняла ещё большую тоску на умирающую деревню. Но даже в таком виде она сохраняла свою самобытность. Возможно, в подобной ей деревне, со всеми её проблемами, даже с отсутствием приемлемых условий для жизни, есть люди, которые гордятся своим домом. Люди, которые не выживают, а живут.
Среди домов внимание привлекала небольшая одноэтажная таверна, к которой были по разные стороны пристроены и кузня, и загон для лошадей, и небольшой навес, напоминающий торговую лавку. Переборов неуверенность, Освальд направился к ней.
В таверне было уютно. Куда приятнее, чем на улице, и зловония здесь хорошо перебивались тлеющим у входа пучком незнакомой ему травы. За двумя столами сидели сгорбленные тощие мужчины и раскладывали карты, но ни они, ни девушка за стойкой на вошедшего Освальда не обратили никакого внимания. Постояв в дверях, он окинул взглядом большую комнату и помрачнел. Комнат для проезжавших мимо путников не было, как и доски, на которой в тавернах обычно вешают заказы.
