Юлю затрясло от липкого ужаса, нахлынувшего на неё какой-то гадостной волной – горячей, всеобъемлющей. Она поняла, что её глаза неотрывно смотрят на молоток, словно шутливо высунувшийся из приоткрытой слесарной сумки, дико походя на игривый язык мрачного клоуна, просунутый между оскаленных зубов. В голову ей полезли страшные истории, которые она ещё читала в юношестве… После того случая, что заставил её долгое время наблюдаться у мозгоправа, она много читала. Боялась, но ничего не могла с собой поделать и потому продолжала изучать все те пугающие подробности. В её мозге отчаянно стучало имя Ширли, стучало так же сильно, как и билось встревоженное её сердце.
Она хоть и была терапевтом, но сейчас на ум ей ничего не приходило – совсем ничего. Глицерина под руками у неё не было, валидола – тоже. Электрошокера – аналогично. Чем защищаться от маньяка, чей широченный лоб, обсыпанный гноящимися волдырями, она видела в зеркале заднего вида?! Он смотрел на неё своими глубокими, чуть ли не фиолетовыми глазами, не мигая. Смотрел и чуть не облизывался. Она могла поклясться, что в его голове уже роятся похотливые сценки с её участием…
Юля стала нащупывать ручку двери, находясь в полной уверенности, что он уже заблокировал её одной кнопкой… За окном – поздний сентябрьский вечер, шумящие листья, подхватываемые порывами пронизывающего ветра. Каждый из них ощутимо ударялся о пассажирскую дверь. Неприметный старенький и серый «фольксваген» слесаря будто немного покачивался от каждого порыва.
Сам же слесарь продолжал смотреть и пока молчал… Она сидела на заднем сиденье – рядом с его сумкой с инструментами. Она села в его автомобиль без задней мысли, и только сейчас до неё дошло, что это – маньяк, а у него в сумке есть и молоток, которым он расшибёт ей голову, если она не выберется отсюда.
– Что Вы так на меня смотрите, Юлия Викторовна? – спросил акселерат с белёсым лицом, на котором гардели очаги кожного заболевания. Голос его был низкий, и сейчас это как-то по-особенному её напугало, хотя на приёме в больнице она ничего такого и не заподозрила, но этим вечером это казалось крайне жутким. И зачем она согласилась, чтобы он её подвёз?
– Юлия Викторовна, всё нормально? – спросил он опять с некоторым беспокойством, продолжая своими сильными пальцами трогать руль, как иные люди теребят в руках ручку или галстук. – Приехали.
Она спохватилась, будто её ткнули иголкой в бедро. Она начала беспокойно елозить по сиденью, крепко ухватившись за свою чёрную сумочку. Её лёгкий плащ болотного цвета зашуршал так, что можно было оглохнуть.
– Извините, извините, – пролепетала она, чувствуя, как стыд едко выплёскивается на её стремительно розовеющие щёки. Она нервно откинула рыжую прядь со лба и уже сумела найти злосчастную ручку. Раздался щелчок. – Спасибо, я пойду.
– Мы ещё с Вами увидимся? – спросил он ей вдогонку, но Юля уже не ответила.
Она выскочила из автомобиля, едва не отломив дверь, споткнулась о собственную же ногу. Женщина подавила в себе желание истерично побежать и нервно застучала неудобными каблуками по тротуару, ёжась от снова налетевших порывов ветра, то и дело норовящих забраться под плащ, как нетерпеливый актёр жанра «groping». Юлия Викторовна не оглядывалась, уверенная в том, что этот акселерат смотрит ей вслед уже не с похотливым выражением лица, а с недоумённым. Что это за истерика?!
Она украдкой оглянулась: его старенький посеревший и местами проржавевший «фольксваген» стоял в надвигающихся сумерках неподвижно. «Стопы» его горели отчаянно, подчёркивая рисунок на задней двери… Какой-то зверь. То ли это наклейка была, то ли что. Одним словом – рисунок выцвел, потускнел. Но когда-то был жёлтым.
