Утренняя сырость и прохлада
отчетливо чуялись в воздухе в нынешнюю пору осеннего равноденствия,
когда на Соломонии теплое время суток становилось чуточку короче,
исчезал полуденный зной и ночь наступала быстрее обычного.
Морозы были близко. На расстоянии
одного или даже двух месяцев от текущего дня. Правда, льды никогда
и не сковывали здешние теплые воды, богатые коралловыми рифами,
крылаткой, чешуйчатой зубаткой и серыми тупоносыми китами.
Получалось так, что в холодное время солнце вставало на час позже
из-за горизонта, и поэтому я, поднявшись рано по привычке, был
вынужден рассеянно осматривать пирс, стоя у борта корабля,
пощипывать мандолу и ждать, когда же народ наконец проснется,
вылезет из своих тепленьких кроватей и столица пиратов вновь
оживет, начнет гудеть, шипеть, стучать, как печь в плавильнях
местных ювелиров, звенеть, как бесполезная безделушка, висящая
здесь над дверью каждого дома — местное суеверие.
Тихие трели моей нестройной игры на
некоем подобии лютни оглашали окрестность тоненькими приятными
звуками. А взгляд мой зацепился за наваленные неаккуратной кучей
пустые ящики и бочонки. Прямо из ее центра вырастал высокий, к
настоящему моменту уже потухший за ночь фонарь. Между ближайшим
зданием верфи и деревянным столбом со стеклянным
плафоном-окончанием был растянут канат, усеянный разноцветными
флажками, — дань недавнему Фестивалю китобоев. Жаль, мы на него так
и не успели. Иначе я бы сейчас наверняка был уже сыт и весел, и,
возможно, все еще немного пьян.
«Треньк», — я снова щипнул мандолу,
думая о минувшем. Задание выполнено, груз доставлен вначале в
Невер, а потом и бумаги обратно в контору, а прибыли, увы, никакой.
Потому что в этот раз я выполнял поручение ростовщика «Купер и
сыновья», которому задолжал приличную сумму денег. Разбоем в море,
как некоторые местные, я не занимался. Не по душе мне все это
бандитское занятие. Да и за совсем уж грязные делишки браться не
спешил, за что моя команда часто на меня злилась. Ведь я же в
прошлом приличный капер, вот только был вынужден сменить
гражданство, едва на континенте объявили на меня охоту. Да… Долгая
история вышла. Из-за которой я стал одним из мосолов,
мореплавателей Соломонии, как себя любовно называют ушлые
работорговцы из числа жителей этого острова.
Вдох-выдох.
Взгляд мой переместился к
набережной, туда, где в самом начале пирса возвышался корабельный
док с синей черепичной крышей, такой же по цвету, как и у конторы
столичной торговой компании. Хм. Два из трех мест стоянки для
кораблей сейчас пустовали. А за первыми воротами явно виднелось на
стапелях какое-то судно без парусины и рангоута. Галеон, бриг или
шхуна — мне отсюда не видать. Ворота закрывали большую часть, и
лишь небольшой кусок киля отремонтированного судна выглядывал между
сваями и крышей дока.
Стая чаек отвлекла вдруг внимание на
себя, и я повернул голову в другую сторону от портовой улицы к ряду
пришвартованных кораблей: три бригантины, один клипер и еще
какой-то двухпалубник, отсюда разобрать было сложно.
Краем уха я услышал знакомые звуки —
начало утренней жизни города, вот только взгляд мой был прикован к
проплывающему вдоль мола судну с черными парусами. Ну, здорово. Еще
один смелый решил подставить свои борта под пушки форта.
Ведь каждому из здешних известно,
что наша патронесса, мадам Онтре, прилагала прямо громадные усилия
по обелению репутации острова и одним из первых указов запретила
черную парусину. Поэтому ход моих мыслей был прерван ожидаемой
канонадой пушек местного форта.
Идиоты. И первые, и вторые.
Я меланхолично вздохнул, щурясь.
Кажется, что-то пестрое привиделось в отблесках утренних лучей на
воде. Нет, я в это не полезу. Точно нет.
