«Этот мир – еще не весь мир».
Г. Майринк «Ангел Западного окна».
Старый трамвай, гремя на стыках рельс, миновал пожарную каланчу, свернул со Стромынки и медленно покатил по тихой зеленой улице. Справа, в обрамлении густой зелени, промелькнули строгие белые корпуса Остроумовской больницы, слева, открылась и тут же исчезла словно видение, легкая, воздушная, устремленная ввысь, церковь.
Конечная остановка. Дальше трамвай обогнет старое одноэтажное здание, бывшую ремонтную мастерскую и опять окажется в начальной точке своего маршрута.
Потапов мог сойти еще раньше, у метро, но специально проехал эту лишнюю остановку. От конечной был самый короткий путь до парка и именно туда Потапов сейчас стремился.
Сокольники… Мир его детства…
В последнее время он редко бывал здесь. Когда-то тихий и уютный, полудачный район, теперь превратился в шумный, пыльный, душный муравейник. Парк, единственное место, куда Потапов любил приходить отдохнуть и где каждая аллея и каждая лавочка напоминали ему о прошлом, стал таким же грязным и вульгарным как и все вокруг. Пустые бутылки, обрывки газет, грязь, пьяные на каждом углу, дурацкие аттракционы и люди, люди, люди…
Пытаясь скрыться от суеты, Потапов забирался все дальше и дальше, чуть ли не в Лосиный остров, но и там так же было людно и неуютно. Парк его детства, куда его совсем еще маленького водила мать, как-то быстро и незаметно умер, превратившись в суетливый, многолюдный кусок бестолковой Москвы.
Пройдя вдоль решетчатого металлического забора, которым неизвестно для чего когда-то был обнесен весь парк, он пролез в знакомую дыру. Дыру эту, сколько он помнил, несколько раз пытались заделать, но спустя некоторое время она появлялась вновь, словно символ человеческого упорства и целеустремленности.
Пройдя метров двести, Потапов наткнулся на торговый павильон: в последнее время они росли в парке как грибы после дождя.
Обычный ассортимент – пиво, водка, длинные бутылки с дешевым пойлом, выдаваемое за настоящее грузинское вино, соки, хот-доги с безвкусными сосисками и чебуреки с подозрительным мясом. Всю эту почти восточную пестроту дополняла громкая, бодренькая, глупенькая музыка.
Потапов взял бутылку «Смирновской», чебурек и пластмассовый стаканчик. Джентльменский набор, неизменный на протяжении последних пяти-шести лет.
Метрах в ста от павильона он заметил свободную лавочку. Людей поблизости, слава богу не было, а единственным соседом Потапова оказалась болезненного вида дворняжка с облезлой спиной, мелко дрожащим хвостом и грустными глазами. Несчастное животное занималось нехарактерным для собак делом – щипало траву.
«Лечится,» догадался Потапов.
Движением, доведенным до автоматизма, он аккуратно свинтил пробку со старорежимным портретом, как не раз до этого свинчивал взрыватели с мин, снарядов и бомб. Аккуратно, стараясь не пролить ни капли, он налил водку в стаканчик, и, выдержав положенную паузу, поднес его к губам. Неизвестно откуда взявшаяся парочка прошла мимо, старательно потупив глаза. Потапов опрокинул содержимое стаканчика в рот, и несколько секунд сидел неподвижно, наслаждаясь растекающимся внутри теплом.
– О-ох, – умиротворенно выдохнул он с наслаждением впиваясь зубами в горячий, брызжущий соком чебурек.
Дворняга перестала жевать траву и с испугом посмотрела на него.
– Ну что, животина, – дружелюбно сказал ей Потапов, вытаскивая из кармана мятую пачку «явы», – болеешь?
Может, это и не всегда нравилось окружающим, но Потапов никогда не мог пить один; ему необходимо было общение. Неважно с кем, главное, чтобы его слушали. Но, почему-то, единственными нормальными слушателями были лишь маленькие дети и неагрессивные животные. С ними проблем, как правило, не возникало, чего нельзя было сказать обо всех остальных вольных, а чаще невольных собеседниках Потапова. Сломанный нос и рассеченная бровь служили лишним тому подтверждением.
