Князь Фёдор Петрович Бельский, тридцати лет, сидел в своём кабинете в загородной усадьбе Чистые пруды и читал «Н-ские ведомости». В окно сквозь яблоневые ветки пробился солнечный лучик. В комнату вошла супруга князя, Елизавета Андреевна, урождённая Стрешнева, двадцати пяти лет. Подошла к мужу. Отложив скучноватую газету, князь обнял Лизу за округлившийся живот. Они ждали второго ребёнка. Елизавета почему-то была уверена, что это будет дочка. Первенец, Васенька, уже начал ходить. Ему шёл второй год.
– Как хорошо, что мы сюда переехали на лето! Мне здесь лучше! И ноги не отекают! – Лиза голубоглазая и немного веснушчатая, чего всегда стеснялась.
– Может, хочешь на осень остаться? Сентябрь здесь бывает особенно чудный!
– Посмотрим. Я к октябрю уже родить должна.
– Солнышко ты моё, – он взял её тонкие пальчики в свою широкую ладонь и поцеловал.
– Снова свои опыты ставил? – Лиза погладила князя по тёмным густым волосам и заглянула в глаза.
– С чего ты взяла?
– Да руки все у тебя в химреактивах, и рукав сюртука прожжён!
– А я и не заметил! Ну, ничего, Лизонька. Он старый. У меня ещё сюртук есть.
– Ты хоть бы в одной какой одежде со своими кислотами возился! – ласково сказала она. – Ну да ладно. Там свежую рыбу привезли, и какой-то мальчуган говорит, что ты велел ему непременно тебя позвать!
– Точно! Точно! Это Ванюшка, плотника Бориса сын.
– Что же за особенное такое дело у вас? – накрутив на палец светло-русый локон, с улыбкой спросила Елизавета.
– Пойдём, сама увидишь! – князь легко поднялся. Был он высок, не сутулился, носил короткую бородку и любил курить трубку.
– Пойдём! – поспешила за ним княгиня, но чуть не упала, споткнувшись о ковёр.
– Осторожнее, Лизонька, – успел поймать её князь. Он крепко взял жену под руку.
Чета Бельских вышла на задний двор и обнаружила, что рядом со входом на кухню стоит телега, запряжённая толстой рыжей кобылой. Их повариха, Груша, принимала рыбу, пойманную в местной реке Белой. С ней торговался рыбак Данила. М мужичок лет пятидесяти, сухонький, дочерна загорелый лицом и руками, с неизменной самокруткой, торчащей изо рта. Груша же дородна, румяна и бойка на слово. Рядом вертелся мальчишка лет десяти, босой, в заплатанных штанах и полинявшей рубашке.
– Фёдор Петрович, Фёдор Петрович! – завидев князя, кинулся к нему мальчишка.
– Здравствуй, Ванюша! – улыбнулся князь.
– Вот, как и обещал, словил! – Иван держал в руках большого сома, ещё живого, извивающегося мощным, скользким телом.
– Как это ты его ухитрился поймать? – спросила княгиня, с интересом разглядывая рыбину и одновременно послеживая, чтобы на новое платье ненароком не попали брызги.
– Да на «квок», – смущаясь, объяснил мальчик.
Данила, уразумев, что господа не вполне понимают, что такое «квок», но разговор с мальчиком им интересен, подошёл, поклонился и объяснил.
– Это, ваше сиятельство, когда лягушку в качестве приманки на крючок сажаешь, а по воде специальной палкой с выдолбленной на конце лопаточкой бьёшь. Получаются звуки такие: «квок, квок».
– И что, сом на это ловится?
– Ловится, шельма! – довольно улыбнулся рыбак.
– Ну, молодец, Иван! Покупаю твоего сома, – и князь полез уже в карман за мелочью, чтобы вознаградить мальчика, но тот, украдкой утерев нос, неожиданно попросил:
– Ваше сиятельство, Фёдор Петрович, не надо мне денег! Можно я взамен на ваши доспехи посмотрю?
– Ну, что ж, – недолго думая и пряча в усах улыбку, ответил князь, – изволь!
И к удивлению Груши и, опешевшего от смелости мальчика, Данилы, он пригласил Ивана в дом. У князя, действительно, были древнерусские доспехи, доставшиеся ему от далёких предков. Фёдор Петрович сам вырезал из дерева фигуры людей в натуральную величину и облачил их в эти реликвии. Всего получилось два воина. Каждый деревенский мальчишка знал об этих замечательных доспехах и мечтал их посмотреть.
