Пролог.
…. Ленивый ветер порывисто гонял по асфальту в разные стороны дорожную пыль. Серые тучи свинцовыми плитами давили на воздух и тела жителей планеты. Предрассветные сумерки только начались. Город еще спал – летом рассвет ранний. Чуть более сильный порыв ветра сорвал с верхушки содержимого мусорного бака воздушный целлофановый пакетик с ручками и парашютом повлек его вдоль улицы. Серые, облупившиеся пятиэтажки угрюмо и безучастно смотрели своими пустыми окнами–глазницами на его танец. Приблизившись к перекрестку, он столкнулся с внезапно упавшим на него лучиком солнца. В этой серой тяжелой атмосфере этот луч выглядел чем-то неожиданным и не совсем уместным. Это в туче, каким-то невероятным образом, буквально на мгновение образовалась крохотная брешь, через которую тут же проскочил, сгораемый от нетерпения, отпрыск небесного светила. Они немножко поиграли с пакетом, как два маленьких ребенка. Но тут, туча опомнилась и немедленно закрыла просвет, превратив окружающий мир в то же серое, безрадостное утро. Пакетик полетел дальше.
Остановился у дороги. Как послушный гражданин он постоял некоторое время у бордюра, подождал пока мимо него проедет утреннее такси, везущее пьяных подростков из ночного клуба, и только после этого, влекомый ветром, перелетел через дорогу. На середине тротуара он был безжалостно схвачен женской рукой.
– Пригодится – коротко и сухо сказала она грубым, дребезжащим голосом и небрежно засунула себе в карман.
Посмотрела по сторонам, повинуясь выработанной привычке, найдя что-то ценное, искать глазами нечто подобное поблизости. Но, кроме окурков и клочков оберточной бумаги ничего не было.
Как страшно может изувечить жизнь некогда милое, не лишенное очарования женское лицо. Нижняя губа была в два раза больше верхней и время от времени отвисала, открывая внутреннюю блестящую часть свою. Слюна, скопившаяся во рту, изливалась с краю. Зубы имели серо-черный цвет и были редкими. Раздутый нос. Серую, обвисшую, с желтоватым оттенком кожу лица, прорезали глубокие морщины в области нижних век. Волосы были безобразно взъерошены. Практически всю голову покрывала седина. В глазах неопределенного цвета читались усталость и безразличие, а также тупая, абсолютная покорность собственной судьбе. На ней была надета расстегнутая длинная, кожаная, мужская куртка, весьма потрепанная и износившаяся. В довершение всего от женщины пахло смесью перегара и мочи. Она несколько раз причмокнула губами, что вероятно указывало на испытываемую ей жажду.
Рядом с ней, опершись на ее шею правой рукой, стоял мужчина под стать. Лицо он имел одутловатое. Глазки казались маленькими от того, что были заплывшие. Под левым имелся след проходящего фингала. Волосы были подстрижены коротко, бобриком. На ногах он стоял неуверенно, видимо был крепко пьян, и если бы не надежная опора в виде женщины, пребывать в вертикальном состоянии было бы ему затруднительно. Как-то так повелось на Руси – не на кого мужчине опереться кроме как на женщину.
На тротуаре они стояли недолго. Тетка грубо пихнула своего попутчика в бок, приправив свое действие отборным словом. Тот встрепенулся, как ото сна, поозирался удивленно и пошел, ведомый своей подругой в глубь квартала к неизменной пристане бомжей – месту, куда более удачливые граждане выбрасывают мусор.
Часть первая.
Клава.
– Клавдия! – строгий голос отца заставил обернуться.
Личико девочки остановившейся у двери было испуганным и растерянным. Ей было на вид лет десять, одиннадцать. Нарядное, черное с серыми вставками, бархатное платье спускалось чуть ниже колен и подчеркивало стройную фигурку пояском вокруг талии. Густые, длинные, чуть волнистые русые волосы опускались почти до поясницы, у лба были захвачены изящной, черной гребенкой. Черты лица не были выразительными, но маленький нос, пухловатые губы, широко раскрытые серые глаза на круглом лице имели спокойный и приятный вид. В руках девочка держала большого, светлого плюшевого медведя. Вся она дышала непорочностью, юностью, свежестью, чем-то первозданным.
