Часы отсчитывали секунды до рассвета. Тик-тик-так, тик-тик-так… Механизм с таким необычным ходом ей сразу понравился, и Миша купил. Просто, не торгуясь, и не упрекая ее потом за то, что на циферблате обнаружился небольшой скол. Они вместе посмеялись над ее импульсивностью, а потом Миша заявил: «В нашей семье деньгами буду заведовать я».
– Семье? Ты меня замуж зовешь? – она толкнула его локтем в бок, и он притворно охнул, а затем сгреб в охапку и поцеловал.
– А что? Парень я хоть куда! – подмигнул он. Аля покраснела, а потом, вскинув подбородок, спросила:
– А если не пойду?
– Куда ты денешься! – хмыкнул Миша…
А ведь поначалу казалось, что денется… Еще как денется… Сейчас, прислушиваясь к дыханию спящего, когда-то горячо любимого супруга, она с тоской ждала его пробуждения. А тогда…
***
– Пойми, дочь, моя жизнь на волоске висит! Я ему такую сумму должен, что… Неужели тебе совсем плевать на меня? – Борис Егорович то падал перед Алевтиной на колени, то вскакивал и кричал, а она сидела, словно каменная.
– Я рядом с ним стоять не могу, тошно! – наконец ответила Аля. – Он всегда, как в гости приходит, норовит мне под юбку залезть, а один раз вообще в углу зажал, целоваться полез, а изо рта воняет прошлогодним табаком. Да он мне в отцы годится! Что бы мама сказала?
Обычно этот аргумент действовал на Бориса Егоровича моментально, но не в этот раз. Он взвыл и впервые дал Але пощечину. На лице раскраснелось пятно размером с его пятерню, и девушка испуганно охнула, схватившись за место удара.
– Из-за твоей матери в долги я и влез. Все пыль в глаза пускала подругам, а я не олигарх! У меня несколько торговых палаток на рынке. Все!!! Алла же и знать ничего не хотела! Знаешь, какое слово было главным в ее жизни? – Хочу! И ты вся в нее. Важно только то, что ты хочешь. Всю душу вы мне вымотали… – Отец все кричал и кричал, но чем громче становился его крик, тем хуже Аля его слышала. Как он может? Он так плакал на маминых похоронах, так убивался, а теперь…
– Я уже давно сама на себя зарабатываю, – ответила Алевтина, чеканя каждое слово. – Тебе я ничего не должна.
– Знаю я, как ты зарабатываешь в своей газетенке. Почитывал эту желтуху, когда сам еще пубертатом маялся. А теперь моя дочь там…
– Что, пап? – девушка прищурилась и выпрямилась.
– Ноги раздвигает перед москвичом этим. Вся редакция о вас судачит. – Бросил ей в лицо Борис Егорович.
Сначала Аля опешила, а потом, видимо от скопившегося за этот день нервного напряжения, расхохоталась. Смеялась она долго, истерично всхлипывая, а потом как-то резко опомнилась и с кривой усмешкой ответила:
– Зато у него изо рта тухлятиной не воняет. Я взрослая женщина, мне 26 лет, и сейчас не домострой. А ты со своей Эльвирой в шахматы по ночам играешь?
– Эля это так, для здоровья, – промямлил отец.
– А я по любви, – припечатала Аля.
На следующий день девушку выдернули с работы звонком. Новости были страшные – отец при смерти в городской поликлинике. Бориса Егоровича поймали и избили – сломали три ребра, ключицу, а на левой руке расколошматили фаланги указательного пальца и мизинца. Мизинец пришлось ампутировать. К этому стоит добавить множественные ушибы и гематомы, а также внутреннее кровотечение, которое и было самым опасным.
Аля рванула с работы, даже не предупредив Михаила Васильевича – Мишу… Но так она звала его только наедине. Красивый неженатый начальник сразу выделил молодую и хваткую журналистку Алевтину Мартову из десятка акул пера, коими ему теперь предстояло руководить. Роман вспыхнул, как бикфордов шнур. Уже через несколько дней после вступления Миши в должность они стали любовниками. Иногда Алевтина сама себе удивлялась – как она так быстро потеряла голову! Они могли уединиться даже в разгар рабочего дня, а потом Аля нервно заправляла блузку и пыталась припудрить горящее от поцелуев лицо, ведь в таком виде прилично появляться только на «Мочалке». Этот ночной клуб пользовался дурной славой в их городе, там, по слухам собирались барышни с пониженной социальной ответственностью…
