В театре Монтен Блан ставили «Похищение Европы». Тому не было никаких особых причин – кроме, разве что, появления новой любовницы у короля. И поскольку госпожа де Монтеспан интересовала всех куда больше, чем судьба Европы, гонимой Зевсом, то и костюмы актёров куда более походили на платья, которые носили в Версале в этом году – разве что золото заменяла медь, а шелка – грубая бумазея. Последнее обстоятельство заметно снижало лоск, но других костюмов труппе Монтен Блан не удавалось достать уже давно.
Сборы были низкими, сколько Кенна помнила себя. Театр посещала публика не слишком благопристойная, и ругань и свист доносились из зала куда чаще, чем аплодисменты и крики на бис.
Кенна, которая играла в театре с одиннадцати лет, давно привыкла. Конечно, как и любая здесь, она мечтала о настоящих платьях из парчи, но Кенна умела наслаждаться тем, что имела.
Дочка шотландского стрелка, который, потеряв руку в бою за короля, утратил жалование и уже не сумел справиться с собой – спился до смерти, и Жаклен, никому не известной актрисы, которая умерла в нищете, когда Кенна была еще очень мала, она давно поняла, что жизнь – это колесо. И никогда не знаешь, какой стороной оно повернётся к тебе.
После смерти отца у матери её были любовники, дарившие ей фаворы* и шелка. Её приглашали играть даже в Версаль.
А потом она заболела оспой – и её изуродованное лицо потеряло спрос.
Пока Кенна была ребёнком, она по большей части только путалась у других актёров под ногами, но уже через некоторое время один из старших актеров Бертен заметил, что девочка куда больше похожа на мать, чем на отца. Лицо её, пока ещё детское, удалось небесам таким хорошеньким, что можно было в витрине выставлять – и брать деньги за одно только то, что люди смотрят на него.
Кенну стали ставить на входе в театр. Волосы её украшали лентами, а иногда и надевали на неё платье Мальвины – единственный костюм, подходивший ей по размеру. Кенна выкрикивала похвалы театру и рассыпала в воздухе конфетти, привлекая к себе внимание прохожих и бездельников, ошивавшихся кругом.
Не сказать, чтобы театр обогатился благодаря ей, но всё же зазывала имела спрос. В женском костюме или в мужском, маленькая хрупкая шотландка вызывала желание потрепать её за щёчку, а там уже и до входа в театр было недалеко.
Вскоре Бертен придумал новый приём. Кенна обрела брата-близнеца Кенина, который выходил просить конфет для больной сестры, а иногда – наоборот. И только побывав в театре, можно было увидеть очаровательное, больное таинственной болезнью дитя.
В одиннадцать лет она получила свою первую роль – Жоржетта, игравшая горничных и камеристок, слегла, и готовить для хозяйки любовное зелье выпустили её. Кенна была разодета в кружева, волосы её, тогда ещё не очень длинные, уложили на затылке в корзиночку, и зрители, не знавшие, кто вышел на замену, в один голос утверждали, что новая актриска из театра Монтен Блан страсть как хороша.
Так и пошло.
В четырнадцать лет Кенне стало уже довольно тесно в плену назначенного для неё амплуа. Девочка повзрослела и хотя не то чтобы возмужала, но всё острее чувствовала, что ей хочется быть не только служанкой, но и возлюбленной.
Черты лица её оставались тонкими, а волосы стали ещё длинней, но в то время, когда у девочек её возраста уже начинала расти грудь, она оставалась всё такой же стройной и похожей на мальчика. Осознание своей сущности какое-то время терзало её, но в конечном итоге прошло довольно легко: Кенна с младых ногтей видела, как превращается одно в другое всё кругом. Как грубый, любивший выпить сидра Жослен дю Мов, выходя на сцену, превращался в благородного красавца, а пускавшая к себе по ночам по очереди трёх любовников Матильда обращается прекрасной девой. Реже случалось наоборот. У каждого в театре была одна-единственная, навечно закреплённая за ним роль.
