В коммуналке, что на проспекте Механизаторов, пахло мышами, огуречно-укропным рассолом, духами «Красная Москва» и звенящей тишиной, которую лишь изредка разбавляло трамвайное дребезжание, но где-то далеко, аж на проспекте.
Сама упомянутая квартира, как в принципе весь райончик на Механизаторов, могли бы считаться довольно-таки уютными, если бы не люди. Сейчас две из четырех комнат пустовали – Валерий Горшков после развода и неудачного «вразумления» непослушной супруги прятался где-то в казематах местной психушки, а пожилая соседка Римма Марковна оказалась тем ещё тёртым калачом: быстренько сориентировалась и пристроилась в приживалках у недорезанной супруги Горшкова. Остальные же обитатели – Фёдор Петров (в миру – Петров-Водкин, тунеядец и инвалид с явно липовой справкой) и многодетный крановщик Грубякин с «любимой» тёщей Клавдией Брониславовной, в борьбе за лишние квадратные метры заветной жилплощади регулярно вели кровопролитные коммунальные войны, с попеременным успехом пытаясь выжить друг друга.
Допотопное радио в недрах кухни внезапно кашлянуло и громко пожаловалось скрипучим голосом:
– Московское время, двенадцать часов!
Затем раздался треск, пощёлкивания и голос торжественно продолжил:
– В эфире передача для трудящихся «В рабочий полдень».
После этого раздалось небольшое потрескивание и голос ведущей, явно взбодрившись, с придыханием проинформировал:
– Наша слушательница, Раиса Ивановна Бобрик, швея-мотористка из поселка Хряпино, просит, чтобы мы поставили для неё песню «Бубенцы звенят, играют» в исполнении Леонида Утёсова.
Заиграла песня о бубенцах и суровой судьбе бедной невесты.
– Мама! Сделайте потише! Я же Лёшку укладываю! – возмущённо крикнула из комнаты Зинка, супруга Грубякина.
В доказательство раздался детский рёв. Музыка моментально стихла.
Когда Элеонора Рудольфовна, мать Валеры Горшкова, вошла на кухню, Клавдия Брониславовна, в старом халате и в бигуди, как раз помешивала что-то в кастрюльке, судя по запаху – манную кашу, и тихо ворчала себе под нос.
– Здравствуйте, соседушка, – слащаво расплылась в улыбке Элеонора Рудольфовна, – а что это вы концерт по заявкам сегодня не слушаете? Радио опять сломалось?
Клавдия Брониславовна зло вспыхнула и принялась ещё активнее перемешивать кашу.
– Да, какое там радио! – расстроенно проворчала она, – Зинаида Алёшеньку спать сейчас укладывает, вот и стараюсь не шуметь. Как же это всё надоело, если б вы только знали! Невозможно в такой тесноте жить – ни радио не послушать, ни телевизор посмотреть! Сил моих больше нету!
– Да, кошмар, – с готовностью поддакнула Элеонора Рудольфовна, набирая воду в чайник, – с возрастом всё больше хочется тишины и спокойствия.
– И главное, зятю всё никак квартиру не дают!
– А вы в профком писали? – подкинула дровишек Элеонора Рудольфовна.
– Да что там писать! – аж вскинулась Клавдия Брониславовна, и, понизив голос до шепота, чтобы Зинка не услышала, тревожно продолжила, – он же, гад такой, хоть и ударник на производстве, но в Партию наотрез вступать отказался. Представляете? Но это то ладно, но он же прилюдно заявил на партсобрании, дебил такой! Критиковать начал, скотина! Вот теперь с квартирой и маринуют. А я говорила Зинке, не выходи за него! Так кто ж меня послушается?!
От злости Клавдия Брониславовна так резко сдёрнула кастрюльку с конфорки, что чуть не расплескала всю кашу.
– «Кто ж меня, мамо, с четырьмя детьми замуж возьмёт?» – перекривила она Зинку гнусным голосом и, торопливо оглянувшись на дверь, не услышала ли Зинка, продолжила жаловаться, – лучше бы без этого своего замужа сидела. Давно бы уже квартиру, как матери-одиночке, дали бы.
– Ну да, как раз вон в новом микрорайоне дома строятся, с улучшенной планировкой, – поддакнула Элеонора Рудольфовна, с удовольствием ковыряя больное место соседки, – трёхкомнатную сразу дали бы вам. Ой, не выключайте газ, я чайник поставлю.
