Париж, Вандомская площадь
Осень 1944 года
Когда-то весь Париж лежал у моих ног. И Европа тоже. Мир принадлежал мне. Даже когда в 1939 году в приступе досады я закрыла Дом моды Шанель, мой великолепный № 5 продолжал продаваться, пока Пьер не украл его. Chanel № 5 был совершенством. Аромат пропитал мою легенду, осветил мой мир, словно сверкающая звезда, которая держится в невесомости вселенной исключительно по милости неведомых сил. Этот аромат носил мое имя, он сделал меня знаменитой и до сих пор превосходит мои мечтания.
Как и я, № 5 обладает силой, он держит в своей власти, сохраняя стойкость. Аромат, подобно призраку, продолжает парить в воздухе даже после того, как сама субстанция уже исчезла. Проблема в том, что такой запах пробуждает воспоминания и у меня, и у других людей, и не всегда эти воспоминания приятные.
Я совершала ужасные вещи. Но у меня действительно не было выбора. И я всегда осознавала риск. Но все же я никогда не думала, что настанет этот момент. Немецкие войска покинули Париж, и отпущения грехов в последнюю минуту не будет. Для меня не будет. Спросите разгневанную толпу внизу, на Вандомской площади.
Вчера сквозь кружевную штору я наблюдала в окно моего номера в отеле «Риц», как жестокие головорезы сорвали одежду с красивой молодой женщины. Она показалась мне знакомой. Но где теперь ее любовник, офицер СС? Она стояла обнаженная среди толпы, пока ее брили наголо. Бешеная толпа ликовала, когда ей выжгли на лбу свастику.
О, я до сих пор слышу ее крики.
Я не поверила своим глазам, когда увидела, как по улице вереницей шли женщины, связанные одной веревкой. Их называли горизонтальными коллаборационистками. Они плакали, молили о пощаде. Но нацисты ушли, и наступило время возмездия.
Это чистка.
Скоро они придут за мной. При мысли об этом я дрожу как последняя трусиха. Когда они придут, я пойду сама, не позволю меня тащить, даже если не осталось никого, кому есть до этого дело. В конце концов, я мадемуазель Шанель. Возможно, они обо мне забудут. Возможно, я спущусь вниз и выпью чашку чая. Возможно, она станет для меня последней.
Странная штука жизнь. Вы скажете, что такая яркая звезда, как № 5, могла бы вознести меня к свету, а не низвергать во тьму. Полагаю, все началось с предательства Пьера.
Или, возможно, мое падение началось раньше. Может быть, все началось с Андре?
Франция, Прованс
Весна 1940 года
Тем утром в начале мая Канны, старинные, тесно застроенные, все еще оставались причудливой звездой Лазурного Берега. Весна пришла в Прованс, и яркое солнце заливало город абрикосовым сиянием. За бульваром белел песок пляжа, и золотые искры танцевали на зеленой глади моря. На Лазурном Берегу невозможно было поверить в то, что железный кулак рейха уже схватил Чехословакию, Польшу, Норвегию и Данию. Но в городе ходили упорные разговоры о том, что немцы нацелились на Францию.
Габриэль Шанель – для большинства Коко – не верила в то, что это может оказаться правдой. Она сидела за столиком в тени на бульваре и смотрела на море. Перед ней стояла чашка чая, как это бывало практически всегда, когда она жила в «Ла Паузе»[1], своей вилле на побережье. Она смотрела по сторонам, наслаждаясь свежим соленым воздухом. Хорошо ненадолго уехать из Парижа, подальше от стрессов войны, от размышлений о том, что будет дальше, и от тех толп, которые наводнили Париж, спасаясь бегством из городов и селений у границы с Германией. Как только они поймут, что зря снялись с места, они вернутся домой, и Париж снова вернется к нормальной жизни.
Коко не тревожилась, скорее, испытывала легкую досаду. Франция объявила войну Германии девятью месяцами раньше, и с тех пор ничего не произошло. По крайней мере, здесь, на Ривьере. Странная война, подумала Коко. Даже герцог и герцогиня Виндзорские не покинули свою резиденцию на мысе Антиб, неподалеку отсюда. Если бы немецкое вторжение было неминуемым, Дэвид первым бы уехал, невзирая на дружбу с немецким фюрером.
