Королевская кровь. Стальные небеса

Девятое апреля, Инляндия, Дармоншир

Провал, пылающий среди зеленого рассветного леса, окутанного инляндским туманом, был похож на распахнутый в агонии рот: с неровными краями, подернутыми белесой каймой пепла, с языком-огнем, поднимающимся над землей.

В дымке у ямы стояло несколько человек, одетых в траурные одежды. Две молодые женщины – одна из них со вдовьей фиолетовой лентой в светлых волосах – и женщина постарше, поддерживаемая бледным офицером, который так клонился вбок, что непонятно было, кто кого поддерживает. Находились здесь и другие мужчины, в том числе военные; был и служитель Триединого, уже отчитавший слово прощания. Двое солдат на веревках опустили в яму темный небольшой ящик – и огонь вдруг заревел, взметнувшись выше деревьев, будто снизу его раздуло мощным порывом ветра.

Отшатнулись все, кроме вдовы, стоявшей у края провала и что-то прижимавшей к груди. Пламя окутало ее, скрыв на мгновение, но не тронуло, отступив, – а она, тонкая, с отчаянием, плещущимся в голубых глазах, напряженная, как струна за миг до срыва, так и не двинулась с места. На секунду показалось, что она сама готова прыгнуть вниз, – но тут старшая женщина тихо и тревожно окликнула ее. Молодой офицер, тяжело шагнув вперед, взял овдовевшую за руку – и она вздрогнула, оглянулась, сказав что-то успокаивающее. Военный отступил, а женщина снова повернулась к огню.

К груди она прижимала платиновый брачный браслет, покрытый копотью, потеками застывшего пластика, ошметками человеческой плоти и запеченной кровью.

Марина

Огонь ревел, ворочался у моих ног, завораживал, успокаивал и утешал, целуя горящее лицо и трясущиеся руки, поднимаясь из кремационной ямы, что стала братской могилой для десятков солдат – тех, кого мы не смогли спасти, и тех, кого не успели довезти до замка Вейн.

Теперь она стала последним пристанищем для моего Люка. Для того, что от него осталось. Мы не могли рисковать, закрывая его останки в семейном склепе: маг Тиверс при освидетельствовании сообщил, что известны случаи, когда и фрагменты человеческих тел перерождались в мелкую нежить.

Я не хотела Люку такого посмертия.

Внутри у меня все было выжжено. Мертво. Я не ощущала ничего, кроме головокружения и звона в ушах, и звуки казались отдаленными, странными. Кремационный ящик полыхал красноватым пламенем, а я сжимала в руке брачный браслет Люка. Целые сутки, пока шли опись и следствие, медицинское и виталистическое освидетельствование и подтверждение того, что части руки и ноги действительно принадлежат мужу, я не могла заставить себя снова взглянуть на его останки.

Но когда солдаты уже несли ящик к огню, я приказала остановиться, подняла крышку и дрожащими пальцами содрала с переломанного запястья мужа браслет.

Я отступила от ямы, только когда сильнее закружилась голова, а в горле плеснуло желчью. Повернулась – родные и домочадцы Люка ждали меня: леди Шарлотта, прижавшаяся к Бернарду и невыносимо тусклая; Маргарета, пронзившая меня тяжелым обвиняющим взглядом. Дворецкий Ирвинс, Жак Леймин, капитан Осокин, несколько слуг и маг Тиверс.

Я подошла к леди Лотте и взяла ее под вторую руку. И мы, придавленные горем, медленно, тихо побрели сквозь рассеивающийся туман обратно к замку.

Эти сутки были страшными. Безжалостными. Наполненными болью. Неверием. Надеждой и отчаянием. Воспоминаниями и звуками его хриплого голоса, когда я вскидывалась на кровати – потому что казалось, что он стоит рядом и зовет меня, – ненавистью к себе и тяжелым, глухим, разъедающим душу пониманием, что это всё, что он действительно мертв.