Небольшой сад небольшой подмосковной дачи. Где-то рядом гремит веселый мотив. Резкий звонок. Копающий в глубине сада старик, лохматый, нечесаный, в запачканной, латаной робе, идет к калитке. Скрывается. Доносятся голоса:
– Ну, что там?
– Так, все телеграммы.
– Сколько их?
– Одиннадцать штук.
– Бери расписку: принял одиннадцать телеграмм.
– Общую-то не положено.
– А не положено, неси обратно. Некогда мне.
– Ну, ладно. (Пауза.) Счастливо.
– Будь здоров.
Старик возвращается с пачкой телеграмм, не читая их, швыряет в плетеное кресло, в котором уже громоздится бумажная гора. Возвращается к прерванной работе. Калитка заскрипела. Показывается Марк. Ему примерно двадцать, полнощекий, пухлые обиженные губы, обиженные глаза.
Марк. Дедушка… (Выждав.) Дедушка, между прочим, я вас спрашиваю.
Старик. Подождешь, молодой человек, у тебя времени больше.
Марк. Я и так жду.
Пауза.
Как у вас музыка жарит!
Старик. Не у нас.
Марк. А мне показалось…
Старик. На соседней даче танцуют.
Марк. Так рано?
Старик. Там всегда танцуют.
Пауза.
Ну, что тебе?
Марк. Это дача Камшатова?
Старик. Угадал.
Марк. Аня сюда не приехала? Такая девушка… Его внучка.
Старик. Правнучка.
Марк. Да, вы правы. Правнучка. Сказала, что будет сегодня здесь. Версия эта, конечно, сомнительна.
Старик. Почему?
Марк. Не хотелось бы говорить, но она может и обмануть.
Старик. Не приезжала.
Марк. Так я и думал. (Со смешком.) Говорила, что у деда, то есть у прадеда, – юбилей. Что ему сегодня – восемьдесят. Вы что-нибудь об этом знаете?
Старик. Знаю.
Марк (изумлен). Вот что? Тогда – другое дело. Тогда, возможно, она еще явится.
Старик. Свободная вещь.
Марк. Я ее удивлю. (Ходит взад-вперед.) Проще всего – отойти в сторонку. Характер, дедушка, должен быть.
Старик. Что ж, дожидайся. Дело твое.
Марк. Пойду, похожу, – до леска и обратно. Тут пивом поблизости не торгуют?
Старик. На станции.
Марк. На станцию не пойду.
Старик. Как знаешь. (Берет ведро, скрывается за углом дома.)
Марк, помедлив, отворяет калитку, уходит. Некоторое время сцена пуста. Музыка с соседней дачи звучит тише, да и мелодия более элегическая. Голоса. Входят Вера, Аня и Николай. Вера – сухощавая брюнетка, нервные, беспокойные движения, ей чуть больше сорока. Ее дочери Ане – около девятнадцати, невысокая, некрасивая, но лицо живое и выразительное. Сыну Николаю – двадцать два года, он изящен, подтянут, несмотря на теплый день – при галстуке, в черном костюме. У Веры в руках огромный букет, у молодых людей – две объемистые коробки.
Вера. Вдруг он спит…
Аня. Спокойствие, мамочка, мы его разбудим.
Николай. Когда-нибудь заведу себе такую хижину на травке и буду в ней отдыхать.
Аня. От кого, господин братец?
Николай. От города, от нашего сумасшедшего дома и, прежде всего, от тебя.
Вера (поправляя прическу). Дети, довольно, не время, не место.
Николай. Утром, только встанешь – звонок… (Сухо, резко, кого-то имитируя.) «Аню». Слава богу, дождались – на проводе Кочановский. Юная дама в одной рубашке шествует в коридор.
Аня (с вызовом). Ну, что дальше, господин торгпред?
Николай. А дальше – глупейшие выяснения таких же отношений. Стыдно слушать.
Аня. Стыдно подслушивать.
Николай. Только кладется трубка – звонок. (Подчеркнуто вежливо.) «Если вас это, разумеется, не слишком затруднит, пожалуйста, попросите Аню». Знаешь, из этих двух я предпочел бы Кочановского. Все-таки какой-то характер.
