- Твой страх самый
сладкий.
- Твое безумие самое
притягательное.
- Гадкая любовь, гадкая, гадкая,
гадкая, - шептал он, водя пальцем по ее щеке. Его голос был
глумливым и то исходил приторной нежностью, то источал злую
усмешку. В узком заостренном лице, обрамленном угольными волосами с
проседью, осталось мало человеческого. Тонкие и правильные некогда
знакомые черты исказились, в лиловых потусторонних глазах искрило
безумие.
И все вокруг казалось безумным
сном.
И отдающие эхом своды стен.
И вьющиеся тени вокруг.
И звуки музыкальной шкатулки.
И тонкий аромат полыни, аниса и
пряностей, словно кто-то только что разлил абсент. Только разлито
было сумасшествие. Оно же впиталось в пол, поднялось к потолку,
въелось в стены. Миллиардами молекул разлетелось в воздухе.
Попадало в кровь. Оседало в душе алым румянцем.
«Пам-пам.. Пам-пам-пам… Пам…
Пам-пам-пам-пам»…
Музыка каплями падала в вязкую
тишину.
Крепко связанная девушка, сидевшая
перед молодым мужчиной на стуле, смотрела в его жуткое лицо со
смесью страха и отвращения. Губы ее были разбиты, под спутанными
длинными волосами запеклась темная кровь. Пульс частил. На висках
крохотными каплями выступал пот.
Ей было страшно. Очень страшно. Так
страшно, что душа трепетала в солнечном сплетении, мышцы
заледенели, ударь – рассыплются, а глаза заволокло холодными
слезами. Только она их не чувствовала. Она вообще больше ничего не
чувствовала кроме его пальцев и дыхания на своей коже. И
всепоглощающего страха.
Игре пришел конец.
- Ты пла-а-ачешь, - сказал мужчина
нежно и стер слезы с бледной щеки, а после с задумчивым видом
слизал их с пальца. Склонил голову к плечу, задумчиво устремив
глаза в высокий потолок, – ни дать, ни взять гурман, распробовавший
вкусное блюдо.
- Сладко, - сообщил он и принялся
собирать слезы губами – с лица, шеи, ключиц, не прикрываемых больше
футболкой – так сильно она порвалась. От каждого этого мучительно
долгого прикосновения девушку передергивало. Казалось, там, где
побывали его губы, ее кожа начинала зудеть. А мужчина как будто бы
и не замечал этого. Дыхание его стало прерывистым, тяжелым и пару
раз он прикусил ее кожу – так, что слезы смешались с кровью.
Ее кровь пьянила его. Ее запах сводил
с ума – хотя, казалось, куда еще больше?
– Ты слишком сладкая, Кэнди.
Чересчур.
Он положил указательный палец на ее
нижнюю губу, оттягивая вниз и обнажая ровные белые зубы. И
облизнулся довольно.
- Воссоединение… Я так скучал, - его
голос был глумливым. – А ты скучала, Кэнди?
- Пожалуйста… - Прошептала девушка
едва слышно. – Пожалуйста…
- О чем ты просишь? – приложил он
ладонь к уху, делая вид, что не слышит.
- Отпусти, пожалуйста… пожалуйста, -
ей было так страшно, что каждый звук давался с трудом.
Лиловые глаза сверкнули.
Ее похититель откинулся на спинку
стула, сложив руки на коленях.
- Не могу, - честно признался он и
потер выступающий подбородок. – Или… Да-да-да.
Тонкие губы растянулись в улыбке, на
щеках появились ямочки – такие бывают лишь у веселых людей, которым
часто приходится смеяться. Но кому нужны чертовы каньоны на щеках,
если в глазах – ненормальность?
- Поцелуй меня. До головокружения.
Сама. Тогда отпущу. Как тебе идея?
Девушка часто закивала, согласная на
все, лишь бы выбраться отсюда живой. В ответ ей досталась улыбка, в
которой обаяние крепко смешалось с омерзением. Как виски с
колой.
- Сладко целуй, Кэнди.
Шкатулка замолчала, и мужчина,
дернувшись, схватив ее, вновь повернул несколько раз ключ, приложив
к уху, чтобы музыкальная капель зазвучала вновь.
«Пам-пам… Пам-пам-пам… Пам…
Пам-пам-пам-пам»…
Жуткая колыбельная пробирала до
костей.
- Правда? – немигающим взглядом
уставилась в страшное лицо девушка. Темные спутанные волосы
закрывали ей пол-лица, из-за запекшейся в уголках губ крови
казалось, что они опущены вниз, ссадина на щеке была похожа на
длинный шрам.
