Двадцать шестое июня, 2015
Служба, блин, служба…
Капитан, как мог, выпрямил спину, чтобы между обивкой кресла и позвоночником образовался зазор, и мокрая рубаха, наконец, отлипла от кожи. Хоть он и открыл дверку патрульной «Гранты» настежь, воздух оставался неподвижным, и поток тепла от раскалённой крыши вдавливал голову в плечи. С выпрямленной спиной писать было неудобно, и капитан обреченно откинулся назад.
Жара стояла уже неделю, или даже больше… Когда они подъезжали, на севере, на горизонте, в мутном колышущемся мареве, темнела полоска облаков, и напарник, салага Мирошник, долго гнал пургу про то, что, мол, через пару часов пойдет дождь, и только бы не налетел шквал, а то, после сильной жары, дождь часто начинается со шквала. Как же… Следа не осталось от того лейтенантского облачка.
По третьей полосе, прижимаясь к двойной сплошной, медленно цедился чадящий транспортный поток, потому что, в тридцати метрах впереди, во второй полосе, неловко, наискосок, торчала длинная черная «бэха» – семерка, с наглыми, как у всех «бэх», номерами. Позади неё, уже в первой полосе, у края истертой колесами «зебры», лежало тело, укрытое застиранной простынёй, с большим бурым пятном на месте, где следовало бы быть голове… Из-под простыни торчали ноги – босая, с оттопыренным большим пальцем, и обутая – в сандалике, на тонкой, какой-то скрученной, подошве. На обочине, в уже длинной, но ещё по полуденному контрастной тени «Газели» с мигалкой, топтались медики, ожидавшие дальнейших указаний, а вокруг «бэхи» бродил Мирошник, и рисовал на планшетке схему ДТП. «Взрослеет салага, – вяло усмехнулся про себя капитан, – санитара припахал, чтобы конец рулетки держал… Ладно. Работа конечно не волк, но…».
– Гражданин Гусев, продолжайте, – голос у капитана был простуженный – сиплый и срывающийся при попытке говорить громче, – я записал с ваших слов, что сигнал светофора был желтый. На какой скорости шли?
В зеркало было видно, как бледный, перепуганный пацан на заднем сиденье, лет двадцати, с модным, прилизанным какой-то дрянью, смешным хохолком на темечке, беззвучно шевелит твердыми губами.
– Т-тридцать… – выдавил всё-таки пацан хриплым полушёпотом.
К открытой дверке подошёл лейтенант и протянул коричневые корочки с золотой надписью «Пропуск» по дешёвому коленкору.
– Вот, осмотрел… Больше никаких документов нет. Ещё пятьсот рублей, в пропуске… Протокол составил… Свидетели нашлись, двое… Подписались уже.
– Хорошо, что свидетели… Мобильник есть?
– Что?
– Блин, не могу громче, задолбали эти кондиционеры, ближе подойди… Мобильник есть?
– Разбился. Собрал, в пакет сложил.
– С фоткой сравнил? Его пропуск?
– Да там от лица не осталось ничего, смотреть страшно, кровища одна…
– Эх ты, Мирош-кин… Страшно ему…
– Мирошник!
– Был бы ты, Мирошкин, Мирошник, ты б, согласно историческому моменту, крови не боялся бы.
– А идите-ка вы, товарищ капитан, знаете куда! – как-то привычно обиделся лейтенант.
– Ладно, ладно… Терпи службу, – ухмыльнулся капитан, – тормозной есть?
– Двадцать два и семь. Плохо видно – «а-бэ-эс».
– Хорошо… хоть и плохо. Ну, иди, заканчивай… Не дуйся давай.
Капитан с иронией покосился в зеркало.
– Итак, тридцать километров в час, записал. Посмотрим, кто преградил вам светлый путь, Дмитрий Олегович…
– Он на жёлтый шёл!
– Да на жёлтый, на жёлтый, не волнуйтесь, я записал… Лунёв Владислав Иванович, начальник сектора… Конструкторское бюро тепловых машин… Семидесятого года рождения… Это которые движки для ракет делают, что ли? Ты смотри, Дмитрий Олегович, целый сектор ракетных конструкторов обезглавил… ФСБ, небось заинтересуется. Угораздило вас – и меня вместе с вами… Так что, продолжим. Со всей тщательностью.
