В сердце каждой звезды горит огонь преисподней.
Эти горнила, разбросанные во тьме, неустанно плавят материю. Они рождаются из пустоты, из разреженных облаков водорода, собирая его в сгустки и уплотняя до тех пор, пока первородная пыль материи не сожмется и не нагреется под собственным давлением до нужной температуры. И тогда аморфная Протозвезда вспыхнет термоядерной реакцией, перемешивая атомы вещества, выжимая из них свет и энергию, перемалывая жерновами реакций элементы, чтобы создать из простейших форм нечто новое, сложное и замысловатое.
Миллиарды лет эти адские топки расплескивают свет и энергию, вращаясь в рукавах галактик, цепляясь друг за друга гравитационными щупальцами, и удаляясь в бесконечном падении от центра мироздания к краю вселенной.
Пожрав себя, они обратят пепел своих творений в новую твердь. Иные из звезд усохнут до крохотных размеров и будут тлеть, чтобы пылью рассыпаться в пустоте или остыть камнями, другие озлобленно вспыхнут напоследок и снизойдут до забвения Черной дыры. Но дерзкие и могучие озарят пустоту светом Сверхновой, которая прощальным взрывом далеко разбросает и рассеет пепел в пространстве, наполнит его смыслом.
Я пепел угасших звезд. Я творение, восставшее из их праха. И я живу среди звезд, заглядывая в бездну их адских костров, из которых выйдут подобные мне.
Люди, лежащие на теплом песке, под голубым небом, ощущающие морской бриз в своих волосах, могут любоваться звездным небом. Могут верить в то, что мир создан для них, упиваться романтикой ночного неба…
Эти люди не знают звезд, и не замечают бездну, в которую смотрят. Я знаю звезды – живу среди них: в кромешной тьме, пустоте, абсолютном холоде, от которых меня отделяет тонкая скорлупа корабельного корпуса, обожженного радиацией и затертого космической пылью.
*****
Серое пятно проплыло перед глазами, расползлось бесформенным облаком и сморщилось в неприятное женское лицо. Я еще не проснулся, но реальность постучалась в голову.
– Ты кто?– требовательно спросило лицо.
– Северин…
– Спрошу еще раз. Ты кто?
– Заключенный, Северин. Учетный номер двести двенадцать, дробь, пятьсот…
– Ты где?
– Патрульный корабль Итера…
Лицо исчезло, оставив размытую пелену перед глазами, которая сотрясалась, реагируя на голос.
– Отлично… Мозги не спеклись… Вставай, капитан уже бесится. Все собрались, ты последний. Оставлю морс на столе. Он прочистит мозги, убавит мигрень.
Головная боль! Вот что терзало рассудок. Боль была невыносимой, за гранью восприятия – она занимала все мысли. Я, буквально, сполз с медицинского стола на пол, ощущая, как раскачиваются стены.
Я сидел в медицинском отсеке. А еще я был заключенным, как и весь экипаж патруля. Говорят, нам повезло, потому что отбываем срок не на рудниках затерянного астероида, а несем службу на кораблях Итера. Но всякий раз, когда корабль извлекает нас из стеклянных гробов криокапсул, я в этом сомневаюсь. Пытка болью продлится еще часы, а ее эхо будет преследовать несколько дней.
Я жадно выпил морс, кислый и неприятный на вкус. По телу пробежала прохладная волна, а на языке остался мерзкий привкус. Голова зашумела, но прояснилась, и я осторожно встал на ноги.
По расписанию меня будили последним, наверное, для того, чтобы ворчливый Ксавер мог сказать свое традиционное: «Сколько мы должны ждать этого бездельника?».
Перебирая руками по стенам коридора, я на ощупь двинулся в кают-компанию – единственное место в этой тесной консервной банке, где одновременно могла уместиться вся команда. Все пятеро заключенных.
– Где тебя носит, Северин?– встретил угрюмый капитан с порога.– Вечно тебя ждем.
Экипаж был в сборе. Лисьен, которая меня разбудила, медленно потягивала морс, сидя на излюбленном кресле у входа. Она поджала ноги под себя, словно ей было зябко. Но колючие глаза возбужденно сверкали, а сама она выглядела бодрой. Уверен, как корабельный медик, Лисьен имела привилегии и умела поправить здоровье не только сомнительным пойлом.
