Чёрные кроссовки обколупанными носами упирались в песок, спина – в прохладную железную перекладину. Пахло сиренью. Ветер шелестел листьями берёз. Я чуть покачивался.
Скрип, скрип – это качели. Все четыре года, что я здесь учился, они скрипят. И зимой, и в летние каникулы.
На моих коленях кирпич. Ладно, не кирпич. Но очень похоже. По цвету, по крайней мере.
Откроешь гладкую коричневую обложку – увидишь надпись: «Диме от бабушки. Запомни: знание – сила!»
Я не знаю, как насчёт силы, но тяжесть та ещё. Третий день таскал его в рюкзаке, а дальше слова «абстракционизм» так и не продвинулся.
Бабушка мне его по почте отправила, когда узнала, что я всё-таки поступил. Я поблагодарил по телефону:
– Бабушка, спасибо, но почему словарь? Я на физмат поступил – зачем мне абстракционизм с беллетристикой?
– Димочка, во-первых, русский ты при поступлении едва сдал. А во-вторых, знания лишними не бывают. Читай по три страницы в день – глядишь, в сентябре не стыдно будет в глаза смотреть учителю русского.
Я качался, водил пальцем по одним и тем же строчкам в словаре и слушал: не стукнет ли железная калитка. Егорка, мой друг, скинул смс-ку: «Буду через пять минут». Это было полчаса назад. А учитывая словарь и «абстракционизм», можно считать, что три часа.
Калитка стукнула. Я обернулся, улыбка сползла с лица и в песок под ногами зарылась. Потому что пришёл не Егорка, а как раз наоборот. Тима Лапочкин, невысокий, светловолосый и ядовитый, как заросли борщевика. Главный футболист класса.
Говорят, беда не приходит одна. Он и был не один – с Гошиком Червяковым.
Червяков сам по себе безобидный парень. Но рядом с Лапочкиным он в силовой придаток этого гада превращается. Словно Гошику самому думать – труд непосильный, и он делает всё, что Лапочкин скажет.
– А-а-а, Парапланов! – протянул Лапочкин, оглядывая пустую площадку. – Чё припёрся? В городе площадок нет?
Мой дом – последняя многоэтажка на окраине города. Пройти километр мимо заправок, стеклянных магазинов, на которых вывески постоянно меняются, – и будет Аннино, посёлок. А в нём – школа и друзья. И враги тоже.
– Лапочкин, качели заняты. Иди в песочницу, – отозвался я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.
Лапочкин мотнул головой в мою сторону, Червяков подошёл к качелям, жирная ладонь обхватила железку. Железка скрипнула горько и жалостно.
Лапочкин сел на зрительские сиденья под навесом, скрестил руки:
– Ты, Парапланов, говорят, здесь больше не учишься.
Я оглянулся на калитку, бросил взгляд вправо на дорогу: может, Егорка уже на подходе? По пустой дороге промчался ветер, поднимая пыль.
Червяков тряхнул стойку качелей:
– Отвечай, раз спрашивают.
Я пристально посмотрел в Гошкины глаза болотно-коричневого цвета. Гошка покраснел и отвёл взгляд. Я немного осмелел:
– Ну да. В лицей поступил.
– Одним дураком меньше – свежего воздуха больше, – Лапочкин попытался уязвить моё самолюбие.
Я обрадовался:
– Лапочкин, дурак тут точно не я. Дураки в лицей не поступают. А вот по башке себя лупасить чем-то легко могут.
Лапочкина перекосило. Он намёк на свой талант забивать мячи головой понял.
– Червяк, ну-ка, покажи ему! – скомандовал он.
Гошка тряхнул стойку. Я слетел с качелей. Больно царапнули мелкие камни – ладони проехались по песку. Толковый словарь упал и раскрылся посередине. Ветер удивлённо листал его, пугаясь слов «катарсис» и «конформизм».
– Дурак ты, Лапочкин, – я встал на одно колено и начал счищать песок и колючие камни с ладоней. – Без Гошика ничего не можешь.
Лапочкин встал с сиденья, прищурил глаза:
– Что, думаешь, раз умный, всё можно? Сейчас припрём тебя к забору, начистим морду – до сентября сверкать будет. Червяк?
Я оглянулся на калитку, но там было по-прежнему пусто. Егорка, где ты?
