Крестный отец

Америго Бонасера сидел в Третьем отделении уголовного суда города Нью-Йорка и ждал, когда меч правосудия покарает негодяев, что попытались обесчестить и жестоко избили его дочь.

Судья засучил рукава мантии, будто собственными руками собирался наказать двух молодых людей, сидящих на скамье подсудимых. Его суровое крупное лицо выражало холодное презрение. Тем не менее Америго Бонасера чувствовал в происходящем какую-то непонятную фальшь.

– Вы повели себя как настоящие выродки, – жестко произнес судья.

«Да, да! – мысленно кивал Бонасера. – Как звери. Даже хуже». Молодые люди, коротко стриженные и гладко выбритые, покорно склонили набриолиненные головы, изображая раскаяние.

– Вы показали, что мало отличаетесь от дикарей в джунглях, – продолжал честить их судья. – Ваше счастье, что не дошло до изнасилования, иначе сидеть вам за решеткой по двадцать лет.

Он помолчал, воровато стрельнул глазами в сторону Бонасеры, потом уставился на стопку отчетов о поведении поднадзорных и, нахмурив мохнатые брови, вздохнул, словно шел наперекор своим убеждениям.

– Однако, – продолжил он, – поскольку вы молоды, ранее не судимы, принадлежите к уважаемым семействам и поскольку мы здесь за тем, чтобы вершить правосудие, а не возмездие, я приговариваю вас лишь к трем годам тюремного заключения. Приговор вынесен условно.

Только благодаря профессиональной выдержке, накопленной за сорок лет работы мастером похоронных дел, на желтоватом лице Америго Бонасеры не отразилось ни тени негодования и ненависти. Его красавица дочка лежит в больнице с шинированной челюстью, а этих скотов – этих animales – отпускают? Фарс какой-то. Он смотрел, как улыбающиеся родители обнимают своих сынишек. Конечно, чего бы им всем не радоваться?

К горлу комом подкатила горькая желчь, выступила через плотно стиснутые зубы, и Бонасера прикрыл рот чистым льняным платочком. Так он и стоял, а молодые люди свободно шли по проходу, самоуверенные и довольные, не удостоив старика даже взглядом. Он молча пропустил их мимо, не отнимая платка от губ.

Следом шли родители этих негодяев – двое отцов и две матери одного возраста с Бонасерой, но одетые более по-американски. В их слегка стыдливом взгляде читался некий надменно-победоносный блеск.

Не сдержавшись, Америго Бонасера высунулся в проход и хрипло прокричал, промакивая платком глаза:

– Вы у меня еще поплачете! Будете плакать так же, как я плачу из-за ваших детей!

Адвокаты, замыкающие процессию, стали подгонять своих клиентов, не пуская недавних подсудимых, которые двинулись было назад защищать родителей. Широкоплечий пристав спешно перегородил ряд, где стоял Бонасера. Впрочем, надобности в этом не было.

Все годы, прожитые в Штатах, Америго Бонасера верил в правосудие – тем и преуспевал. Теперь его сердце пылало ненавистью, а в голове металась безумная мысль купить пистолет и пристрелить малолетних негодяев. Тем не менее он нашел силы повернуться к жене, все еще оторопелой от случившегося.

– Над нами надругались, – произнес Бонасера, уже зная, что нужно делать, и понимая, что за ценой не постоит. – Если мы хотим справедливости, то должны пойти на поклон к дону Корлеоне.

В безвкусно обставленном номере лос-анджелесской гостиницы Джонни Фонтейн, как всякий мужчина и супруг, заливал ревность скотчем. Развалившись на красном диване, он пил прямо из горлышка бутылки, а потом полоскал рот глотком талой воды из ведерка со льдом. Было четыре утра, и в пьяном полубреду Джонни воображал, как расправится с женой, когда та вернется с очередной гулянки. Если вернется. Звонить бывшей и спрашивать про детей было уже поздно, а друзьям – неловко. Да, раньше его звонки посреди ночи им даже льстили, но теперь, когда карьера Джонни неслась под откос, скорее раздражали. Он усмехнулся, вспомнив, как в пору взлета на его зов с готовностью откликались знаменитейшие актрисы Америки…