Я помню день, когда поняла, что магия – это не дар, а проклятие. Мне было двенадцать, и я стояла над телом отца. Он не вернулся из-за Бастиона. Не с поля боя, нет. С поля никто не возвращается. Его нашли в канаве в двух лигах от стены, без единой раны, с застывшей гримасой ужаса на лице. В руке он сжимал обломок клинка – не свой, а чужой, с гравировкой темных эльфов.
Мать не разрешила отнести его в кузню, но я прокралась ночью. Мне нужно было понять. Я взяла этот обломок, еще липкий от придорожной грязи, и ощутила то, что всегда ощущала при касании к металлу: шепот. Только на этот раз это был не тихий голос стали, рождавшейся в горне. Это был вопль.
Ледяной укус пронзил ладонь, поднялся по руке, впился когтями в мозг. Я увидела не своего отца – я увидела его смерть. Не обрывки, а всю, до последнего мгновения. Чужой ужас, липкую, чёрную панику, всепоглощающий мрак, который пожирал его изнутри, пока сердце не разорвалось от страха. Я уронила осколок и блевала в углу кузни, пока не свело челюсти, а в ушах стоял тот самый, не мой крик.
С тех пор я и узнала. Наш мир – это ложь, упакованная в красивый фантик двух лун. Голубая Лис для светлых магов и благородных лордов. Оранжевая Рюс для чудовищ и тёмных эльфов. А между ними – Бастион. Великая стена, которая, как нам врут, защищает нас. Но они не говорят, что лучшая защита – это невидимость. И что тех, кто видит слишком много, стирают в порошок.
Я научилась не чувствовать. Сталь говорила со мной, а я притворялась глухой. Я стала лучшим оружейником в Вердане, потому что мои руки помнили боль каждого клинка, который я касалась. Я ковала доспехи для солдат, зная, какой именно ужас они должны будут остановить. Я строила стену внутри себя, камень за камнем, выше и крепче Бастиона.
Но стены имеют дурную привычку рушиться. Особенно когда наступает ночь Рюс.
Клинок в моих руках был мёртв.
Обычно сталь шепталась со мной. Передавала эхо ударов молота, жар горна, нетерпеливое ожидание будущих битв. Этот же меч молчал. Молчал так, словно его выковали не из металла, а из льда и тишины. Отполированное до зеркального блеска лезвие отражало искаженное лицо капитана гвардии, Лорана де Клермона, стоявшего напротив.
«Ну что, мадемуазель Франк?» – его голос был ровным, без эмоций. Солдатский голос. «Вы сможете его починить?»
Я провела пальцем в перчатке вдоль узкой трещины у самого острия. Ничего. Ни единой вибрации. Это было неправильно. Так не бывает. Даже самый простой нож нёс в себе отголосок руды, из которой был рождён. Этот же клинок был пустотой.
«Он не сломан, капитан, – сказала я, откладывая меч на верстак, заваленный обычными, болтливыми инструментами. – Трещина поверхностная. Любой ученик уберёт её за час».
«Но не вы?»
«Я сказала – любой. Мои услуги стоят дороже».
Лоран де Клермон не улыбнулся. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по моей кузнице, выискивая слабости. Он искал их во всём: в слегка неровной кладке стен, в потёртом кожаном фартуке на мне, в самых тёмных углах моей души. Я знала этих солдат. Для них мир делился на полезное и бесполезное. И всё, что не вписывалось в их стройные ряды, подлежало уничтожению.
«Это не просто сталь, мадемуазель, – он сделал шаг вперёд, и свет от раскалённой горна заревой упал на серебряный жетон на его мундире. На нём была выгравирована та же руна, что и на гарде его меча – стилизованное солнце, пронзённое мечом. Знак его ордена. – Этот клинок был обработан магией Тьмы. Мои люди погибли, пытаясь его доставить. Я не могу доверить его ученику».
Вот оно. Магия Тьмы. Объяснение пустоты. Она не просто ломала сталь – она выжигала её душу. Как она выжигала душу моего отца.
