Тонкая нить луны
У берега маленькой деревни, затерянной между террасами рисовых полей и темной кромкой кедрового леса, стояла старинная дзиндзя – святилище божества, имя которого давно забыли даже старики. Каменные ступени, обросшие мхом, вели к красным воротам тории, под которыми, казалось, воздух становился плотнее, тяжелее, словно наполненный чужими шепотами. Лисий след из сухих листьев извивался к алтарю, и при каждом ветре в ветвях сосен звенели старые эмма – дощечки с пожеланиями, почерневшие от дождей и солнца. Ночами деревня дышала тихо. Три фонаря на главной дороге – один у чайной лавки, один у моста через канал и еще один возле склада риса – в сумерках загорались синими пятнами света, скрадывая углы домов, заволакивая щели в стенах мнимыми тенями. Люди закрывали двери на деревянные засовы, оставляли в передних комнатах чашки с рисом и маленькие кубки сакэ, потому что в этих местах любили говорить, что мир не кончается за чертой двора, а лишь прячется за шуршанием двери. Сэйка вернулась в деревню после многих лет в городе. Жизнь в Киото оставила в ней странную пустоту – шум маршруток, запах кофе по утрам, белые лампы офисов, – и тишина деревни, первый крик коршунов на рассвете, влажная трава по колено, вдруг показались лекарством. Она унаследовала маленький домик у подножия холма от бабушки – женщины молчаливой, но с ясным взором, которая в детстве учила Сэйку складывать журавликов, гладить хвосты кошек и слушать песню воды. В первую ночь, распаковывая одну из коробок, Сэйка обнаружила плоское зеркало в деревянной оправе. На обороте кто-то вырезал тонким ножом изящный знак луны, окруженной волнами. Серебро на поверхности потускнело, но
стоило ей провести пальцем по стеклу, как в глубине тихо дрогнул отзвук света. Она вспомнила – зеркало висело в комнате бабушки, низко над комодом, и та всегда останавливалась перед ним, предваряя выход, как перед собеседником. Зеркало показалось Сэйке тяжелым, но приятным. Она отнесла его в свою комнату и повесила напротив окна. Когда она легла, косой лунный луч нашел путь в стеклянную гладь, и на короткое мгновение комната показалась наполненной прохладой, будто ветер проскользнул через щель.
На утро она пошла в святилище. Деревня жила по старым привычкам: поклоны при входе, монетки в ящик, хлопок в ладони, чтобы привлечь внимание божества. Сэйка вытащила из сумочки блестящую монету – новая, городская – и положила на тёмное дерево. Где-то за спиной мягко хрустнула ветка. Она обернулась – там, в кустах, стояла лиса. У нее была густая шерсть оттенка чая, черные, словно подведенные уши, и мокрый нос. Лиса не убегала – лишь наклонила голову, как старая знакомая, и тихо моргнула. Сэйка улыбнулась, подняла руку, но животное уже исчезло, оставив на тропинке след, не похожий на свой – отпечаток ладони. Сайдзо, хозяин чайной лавки у дороги, улыбался тем же февральским солнцем, что светило в его маленьком зале. Он был коренаст, с круглым лицом и хитрыми глаза. Увидев Сэйку, он кивнул, зазвенел чайниками и сказал:
– Ты – внучка Акико-сан. Твои пальцы такие же – длинные. А глаза, – Сайдзо глянул мимо нее, куда-то за плечо, – смотрят глубоко.
Сэйка попросила чашку горячего зелёного чая. В заварнике запахло бамбуком. На стене, над полкой с фарфором, висела маска но – белая, с узкими глазами и полуулыбкой, выточенная из дерева.
– Зеркало ты повесила? – спросил Сайдзо, словно знал.
– Повесила, – кивнула Сэйка. – Это бабушкино. На обороте месяц и волны.
– Месяц и волны… – повторил он. – Хорошая вещь. Но помни: в зеркалах не только лица. Иногда – дороги. Иногда – двери. А двери надо закрывать, если не уверена, что хочешь, чтобы вошло.
