Впервые я увидел ее, когда учился в девятом классе. Тогда только
и мечтал о том, что доучусь обязательные девять и свалю, как птица
вольная. Но год был херовым. Сначала умер отчим. Затем, с горя уже,
слегла бабушка. Мать ушла в запой, и я знал, что не выйдет она из
него до тех пор, пока не найдёт нового мужа — сие было закономерно
и повторялось из раза в раз. Все хлопоты легли на мои плечи, школу
я прогуливал все чаще и остался на второй год. Стыдно мне не было,
горько только — еще год тут торчать.
В новом классе я был выше всех, чуть не на голову. Вошел,
опоздав на урок — училка грозно сдвинула брови. Плюхнулся на
ближайшее свободное место. А там... Там сидела она. Тонкая такая
девочка. Две тугие косы. Идеально ровный пробор между ними. Чуть
вздёрнутый нос. Глаза синие-синие, как небо предвечернее, как
океан, которого я в девятом классе, кроме как на картинках и не
видел ни разу. Я не знал тогда еще, что пройдут года и вот эту вот
девочку я буду ненавидеть, не в силах забыть, не в силах заполучить
себе.
— Ручка есть? — спросил я, перерыв свой старый рюкзак в поисках
и ничего не обнаружив.
Девочка отвернулась. Она не желала иметь со мной ничего общего.
Мне казалось, нас многое объединяет, например застиранные манжеты
школьной формы что у меня, что у неё, говорили о бедности. Только
ее бедность была гордой, а моя — отчаявшейся, пропахшей алкоголем и
безнадёжной тоской.
— Вы можете пересадить меня, Анна Львовна? — спросила девочка на
перемене.
— Конечно, Сашенька.
Я уже заглянул в ее дневник. Знал, что не Сашей ее зовут —
Сандрой. А как иначе? У нее просто не могло быть простого имени.
Саша-Сандра была гордой, нищей, заносчивой всезнайкой, холодной,
словно сама Антарктида. Льдинка. Только льдинка эта проникла мне в
самое сердце, и никак не желала ни покинуть его, не растаять там от
жара моих первых подростковых чувств.
Я следил за ней взглядом. Чем бы я не занимался, мои глаза
всегда находили ее в школьной толпе. Я, юнец, не знал тогда, любовь
ли это, да и сейчас спустя года не знаю. Знал только, что
прикоснуться к ней, моей льдинке становилось навязчивой идеей. И
никакой пошлости не было в мыслях — в моих мечтах я именно трогал
ее, касался кожи, запоминал, какая она наощупь, как она пахнет,
пытался объять ее всю, раствориться с ней, исчезнуть, растаять и
остаться где-то в на самом дне ее синих, как горные озера,
глаз.
Но Сандра меня сторонилась. Я был — не ее круга. Она просто не
замечала меня в упор. Вру, замечала. Переходила на другую сторону
дороги, если мы вместе шли домой, а нам было по пути. Я специально
тащился за ней в след — в концу девятого класса Льдинка расцвела,
обзаведясь юной женственностью, я боялся, что обидят местные. И
шел, молча, глядя на тонкую гордую ее спину, застиранные манжеты
рукавов, светлые косы...
— Ты куда после девятого? — спросила ее наша одноклассница
Надя.
Я весь превратился в слух. Я не мог стать частью жизни Сандры,
но я мог сосуществовать рядом.
— Я уйду после одиннадцатого, — ответила Сандра. — Я пойду в
медицинский и стану хирургом.
– С твоими то оценками можно...
Медицинский мне не светил — в аттестате будет половина тройками.
Но я мог быть с ней еще два года. Еще два года в ненавистной школе
глядя на то, как она взрослеет и становится девушкой, и мечтая ее
коснуться.
— Прозоров, тебе то зачем в десятый класс? — вскинула брови
классный руководитель. — Только время терять.
— Так нужно, — ответил я.
Иначе я не мог. Мать устроила истерику. Замуж она, ожидаемо,
вышла приведя к концу девятого класса очередного отчима домой.
Почти перестала пить. Бабушка еще была жива. Денег в семье
катастрофически не хватало, новый отчим был больше красоты ради,
чем для пользы.
