Я родилась тринадцатого сентября с большим родимым пятном возле левого глаза, что очень расстроило маму.
– Теперь я Вероничку всегда узнаю, – улыбнулась акушерка, зашедшая в палату. – А красавица-то какая! Чисто ангелочек!
– Не ангелочек, – отозвалась с соседней койки цыганка Земфира, – колдунья она. Бог шельму метит.
– Глупости! – у родительницы задрожал голос.
Мамина мама была знахаркой, но это тщательно ото всех скрывалось – времена были такие.
– Очень красивая девочка, – возразила цыганке медичка.
– В том то и дело, – усмехнулась Земфира. – Слишком красивая. Только пятно это не от Бога.
А потом я заболела дизентерией и нас из роддома сразу же перевели в инфекционную больницу. Говорят, в тот год дизентерия людей как траву косила. Только я одна из палаты осталась жива, а в ней лежало четверо грудничков.
– Ослепнет ваша девочка, – сказала врач-инфекционист перед выпиской.
Но я не ослепла, только к первому классу почувствовала, что вижу неясно и надела очки. Они скрыли родимое пятно.
Росла я шустрой и очень любопытной. Никого не боялась и не стеснялась. Когда к родителям приходили гости, я тащила стул, вставала на него и, скрестив руки на груди, с выражением пела взрослые песни. Мне хлопали и умилялись.
Однажды я увидела высокого парня, смело подошла к нему и спросила:
– Ты дядя Степа-милиционер?
– А как же! – рассмеялся парень и угостил меня шоколадкой.
Очки быстро надоели. На переменах я снимала их и прятала в кармашек фартука. Мне очень хотелось, чтобы все рассмотрели мои большие выразительные зеленые глаза. И их рассмотрели. Мальчики наперебой стали предлагать дружбу, а девочки завидовать. В какое-то время я осталась без подружек, зато мой портфель оказался лакомой добычей у одноклассников.
– Можно, сегодня я понесу его? – клянчил какой-нибудь мальчик, вырывая из моих рук школьную сумку.
– И ведь никто не замечает ее родимого пятна, – удивлялась мама, гладя меня по голове.
– Если не присматриваться, и ты не заметишь, – подходил папа и обнимал меня. А потом звал на улицу.
Родители меня любили, у бабушки я была светом в окошке, соседи приглашали в гости и потчевали конфетами.
Все было хорошо, но однажды…
Это случилось в седьмом классе. Крикливая Наташка Черникова решила меня обидеть.
– Очкарик, – плюнула она в мою сторону. – И как ты можешь кому-то нравиться со своим уродским пятном?
Я знала, что Черникова любит Сережу Немцова, а он входил в мою группу поддержки. То есть в мою свиту.
Я заплакала. Натке мальчишки наподдавали тумаков, а потом… Это было страшно, но через неделю на обидчицу наехала машина. Осколок разбившегося лобового стекла попал ей в левый глаз, и глаз вытек.
Тогда я впервые задумалась над тем, что не такая как все.
Вечером я рассказала про Черникову маме, она обняла меня и заплакала. А потом поведала о словах цыганки.
Новость меня несказанно огорчила. Следующей, поплатившейся за оскорбление, стала незнакомая девчонка. Она подставила мне подножку. Я устояла, а потом с жалостью наблюдала, как из-за вывиха голеностопа девочке вызывали скорую.
И тогда я запретила себе обижаться.
– Мне бы твои способности, – как-то проронила подруга Люда, не побоявшаяся со мной дружить. – Я бы всех обидчиков уничтожила.
У Милки родимого пятна не было, и она не была ведьмой. Зато была очень красивой. Красивее меня. Длинные белокурые волосы, голубые глаза. Казалось бы, куда мне, темной шатенке, до этого чуда, но как ни странно мальчики не отходили от меня ни на шаг. А Людмила терпела.
