Моему особенному сыну,
всё еще блуждающему в сумраке.
Я жду тебя здесь,
иди на мой голос…
В середине ноября…
Ее голова гудела, виски стучали, а сердце бешено колотилось. Руки давно не слушались и, в мелкой дрожи, просто висели плетьми, по которым хлестко били тонкие мокрые сучки деревьев, что давно скинули пожелтевшую листву. Первые ноябрьские заморозки давно превратили эту листву в загнивающую массу, что пахла мокрой землей. Она бежала босой, в легком домашнем халате, завязанном на поясе кушаком.
– Сними халат! Сними этот долбанный халат! – Ангелина повиновалась, сняла его, порвала на куски и извозила их в грязи, некогда светлую ткань стало не распознать! Ее ледяные ступни были в грязи и ранены мелкими камешками и битым стеклом, валявшимися на земле. На ее щеке была рана, с которой текла кровь-работа тонкого сучка, что хлестнул ей по лицу практически сразу как она выбежала из домика в лес. Соль слез, что текли из глаза обжигала рану, но Лина не обращала внимания на это всё. Она продолжала бежать. Сквозь слезы, сквозь надрывное дыхание неприученного бегуна, иногда вырывались нервные смешки и стоны ужаса, но она бежала, дальше и дальше. Сквозь боль от ран, сквозь ужас, что охватил ее душу стальным капканом, и спутанность сознания от последнего укола собачьего транквилизатора, ее мозг вдруг смог остаться ее союзником, и продолжал подавать ее израненным замершим ногам единственно верный импульс – бежать, бежать, что есть сил, подальше от этого дома, где все это с ней случилось. Случилось ли? Само? Или это она сделала и теперь ей придется ответить за это? Это будет после. На страшном суде, а сейчас же, если она сделала все верно, то суд людей ее не только не сможет ни в чем обвинить, но и сделает из нее жертву, невинную жертву жестоких людей. Да, да. Так и будет, она верит в это. Ее цель была благой. Во имя ребенка было благо. Только любящая мать может понять. Ради него, все ради него, ради ее ребенка. В голове вспыхнула мысль, что она не видела сына уже больше недели. Материнское сердце обожглось горечью столь долгой разлуки с сыном, но мозг успокоил сердце мыслью, что младшая сестра наверняка справилась с больным племянником и вскоре после того, как Лина выберется из леса, она прижмет к себе своего сына. И сестру да, ее тоже! Алёна, сама того не зная, должна была исполнить важную роль в плане. Лина надеялась, что сестра справилась с этой ролью, да да, не может быть иначе! Алёна всегда была умницей, всегда была опорой и поддержкой! Она должна была сыграть как по нотам! Лина сама дала ей эту возможность, будто оставила методичку с инструкциями. Так Лина бежала в ноябрьском, тягучем, как мокрая земля под ее босыми холодными ногами несколько часов уже. Она заплутала. Стресс, эмоции, слезы, транквилизатор – все перемешалось в ее голове. Мокрая сорочка выполняла роль холодного компресса. Как же она устала мерзнуть! Силы покидали Лину. Она заблудилась, она призналась себе в этом. И темнота, эта темнота, когда же там уже утро? Она прислонилась к мощному стволу большого дерева, подняла правую ногу повыше и вытащила из ступни часть острой окровавленной тонкой веточки, что приносила боль и мешала бежать. Лина убрала длинные мокрые волосы, что прилипли к ее лицу, огляделась в темноте. Бежать снова, но куда? Лина ходила по этому лесу, готовилась исполнить задуманное, но то были светлые дни и с ясной осенней погодой, что так вдохновляла поэтов. А сейчас она в темно-сером киселе. Ее объял ужас, ноги дрожали от страха и холода. Она опустилась на корточки и обняла свои колени руками, покачалась из стороны в сторону в попытке согреться, но замерзшие руки едва слушались и обвили холодными плетями такие же холодные ноги. «Боже, я не хочу умереть здесь. Боже, умоляю тебя, я все сделала, не оставь меня теперь здесь!» – Лину затряс приступ слез и отчаяния. Она положила голову на колени, замерла, но вдруг выпрямилась и побежала дальше. Сама не понимала куда. Дерево, какое-то знакомое дерево! Но тут всё в этих деревьях. Они все похожие и будто знакомые. Сил обдумать этого уже не было, она снова просто бежала. Ей показалось, что вдали справа мелькнул свет, она побежала навстречу ему что есть сил, не глядя по сторонам. Внезапно острая боль и ее крик взорвал тишину ночного леса. Лина правым боком напоролась на крупную надломленную ветку с острыми краями. Мокрая тонкая сорочка не спасла женщину от глубокой раны. Лина собрала всё свое мужество, сделала шаг назад – ветка вышла из раны, оставив в ней мелкие кусочки древесины. Из глубокой раны сразу захлестала алая теплая кровь. По телу Лины промчалась волна боли и омерзения к себе. Она прижала правую ладонь к ране. Осталось же немного, самую малость. Не может же быть, чтобы все было зря? Вдали снова мелькнул свет и послышался шум работающего мотора. Лина подняла глаза на то место, откуда исходил шум: дорога, наконец-то! Она зажала рану ладонью еще крепче, что не сильно помогло от кровопотери и снова побежала. Каждый шаг приносил острую боль, теплая кровь сочилась между пальцев и моментально остывала. Лина пробралась кое-как через мелкие кусты, что росли по краю дороги, они цепляли ей руки и ноги, рвали на ней сорочку, Лина кричала на кусты, просила отпустить ее, она ругалась с ними будто они живые люди, что держат ее своими руками. В своей борьбе с ними она не вовремя осознала свою победу, выбежала в потемках на дорогу. Резко зажмурила глаза от яркого света фар прямо в лицо, вскинула руки перед собой, пытаясь защититься и сразу получила сильный удар машиной передним бампером машины. Тело женщины отбросило на полтора метра, и оно упало в неестественной позе, свидетельствовавшей о паре полученных переломов. Это была Нива, старенькая красная Нива. Из нее выбежал пожилой суетливый дедушка в утепленной куртке и шапке-лужковке. Он бормотал «Боже! Боже!» Присел возле тела Лины, дотронулся до нее. Она от его прикосновения к своему плечу открыла глаза и будто улыбнулась. Ее веки заливала кровь, что текла с рассеченного лба.
