Гаэтано Дердериан Гимарайнш окинул взглядом лица семи человек, сидящих за большим круглым столом. Почти одновременно и молча они выразительно жестом указали ему на единственное свободное кресло, предлагая присесть.
Он знал троих из них.
В единственную женщину, Найму Фонсека, он был когда-то глубоко влюблён, и, несмотря на время, прошедшее с их последней встречи, не мог с уверенностью сказать, какие чувства к ней испытывает сейчас.
С тем, кто сидел слева от него, улыбчивым Ваффи Вадом, его связывала многолетняя искренняя дружба, а с Команом Тласом он говорил в жизни лишь однажды, но считал его человеком ясного ума и почти брутальной откровенности.
Оставшиеся четверо были ему лично не знакомы, хотя он знал, что лица двоих из них регулярно мелькали в большинстве средств массовой информации.
Почти две минуты они молча смотрели друг на друга, словно пытаясь оценить каждого из присутствующих, и, наконец, дубаец Ваффи Вад решил нарушить молчание, спросив:
– Удивлён, что я пригласил тебя именно сюда и с такой срочностью?
– Вовсе нет! – с естественностью ответил вновь прибывший. – Что действительно меня удивляет – так это состав участников. Никогда бы не подумал, что у вас могут быть общие интересы.
– Их у нас и нет, – заметила Найма Фонсека с той очаровательной улыбкой, на которую была способна только она. – По крайней мере, до сих пор не было. Но мы надеемся, что с сегодняшнего дня всё изменится.
– Я был уверен, что твоё единственное занятие – забота о брошенных детях, – спокойно сказал бразилец. – Что заставило тебя изменить мнение?
– Уверенность в том, что бесполезно заботиться о брошенных детях, если не предотвратить их превращение в таких же брошенных взрослых, – тем же тоном ответила она. – Я поняла, что трачу сотни миллионов на то, чтобы дать этим детям дом и образование, но однажды они окажутся в мире, в котором не будет будущего, о каком я мечтаю для них.
– Я предупреждал тебя, что столько детей – тяжкое бремя. А если ты собираешься защищать их до старости – тем более.
– Когда берёшь на себя ответственность, нужно нести её до конца, – заметила эффектная женщина. – А не только до того момента, пока это удобно. Вот почему мы все здесь.
Гаэтано Дердериан Гимарайнш вновь окинул взглядом лица собравшихся и не смог не задаться вопросом, что, чёрт побери, делает здесь старик сэр Эдмунд Розенталь, который не переставал ковыряться в потрохах своего старого, затёртого слухового аппарата, сидя по левую руку от Билла Спэнглера. Последний выглядел скорее как непокорный внук, которого заставили присутствовать на скучном совете директоров, чем как один из самых богатых людей Америки.
Ему было неприятно ощущать, как его изучают, почти анализируют, как диковинное существо, глазами, полными недоумения: неужели этот странный человек, сын армянского математика и мулатки из Пернамбуку, действительно может быть тем, кого они ищут?
Когда обстановка начала становиться откровенно неловкой, Ваффи Вад вновь взял слово, заговорив абсолютно спокойным тоном:
– Ты здесь потому, что мы с Наймой и Оманом считаем, что ты – идеальный кандидат на пост генерального директора компании, которую мы вот-вот создадим.
– Ты же знаешь, что у меня уже есть своя компания, и она прекрасно себя чувствует, – напомнил он.
– Мы все это знаем, – вмешался Билл Спэнглер с хриплым, почти скрипучим, но крайне запоминающимся голосом. – Derderian y Asociados заслуженно славится в сфере исследований. И на самом деле нас интересует не только ты, но и вся твоя команда.
– Чтобы делать что?
– Сделать мир лучше.
Ответ прозвучал так коротко и резко, что тот, кому он был адресован, не смог удержаться от того, чтобы поёрзать в кресле.
