ЕГОР
— Моя звонит, — закатил глаза приятель. — Домой приду, и опять
ныть начнет. На тему, что я то на работе, то с друзьями, а она
никуда не выходит. Будто я запрещаю. Везет тебе, братан.
— Мне?
Все сидящие за столом мужики рассмеялись, а я искренне удивился.
Это в чем же я такой везучий-то?
— Тебе-тебе, кому же еще! Ни у кого отпрашиваться не приходится,
чтобы посидеть с приятелями.
— И когда домой возвращаешься, никто мозг не выносит: где был, с
кем, почему так долго, и прочий бред, — кивнул Серёга.
— И никто не устраивает скандал, узнав что намечается мальчишник
в баре, а не в кафе, — добавил Лёха.
— Так вот почему мы не в баре встретились, а в кафе? — спросил я
у мужиков.
— Разумеется! Моя бы мне жизни не дала, если бы я в бар пошел, а
не в кафе. Сказала, что если я с запахом приду, то ночевать буду на
лестничной клетке. Семейная, мать её, жизнь. Так что тебе реально
повезло.
— Эй, мужики, я теперь тоже в когорте везунчиков. Развожусь, не
забыли что отмечаем? — Серый поднял бокал с янтарной жидкостью. —
Так что мы с Егором оба теперь одинокие волки! Ну что, бахнем за
нашу удачу?
Я усмехнулся, и поднял чашку с имбирным чаем.
— Чай?
— Я за рулём, мужики, — пояснил я, мысленно примеряя к себе это
Серёгино «одинокий волк».
Мда, волк. Скорее, никому не нужная, побитая жизнью псина.
Лучше бы меня дома кто-то ждал, беспокоился обо мне. И черт бы с
ним, с выносом мозга, с любимыми бабскими запретами и допросами.
Лишь бы было к кому возвращаться. К любимой женщине, в волосы
которой можно уткнуться носом, и дышать ею, пахнущей домом.
Но таковой у меня нет. Свою еще не встретил. Одинокий волк,
мда…
— Предлагаю забуриться в клубешник после этих детских посиделок.
Тёлочек снимем, я развод отмечу, да и тебе бы, приятель, отдохнуть
от всего. Только на ноги встал, — хлопнул меня по плечу Серёга.
Про «встал на ноги» — это он в буквальном смысле. Столько лет в
инвалидном кресле пробыл, что и вспоминать тошно. А теперь хожу с
тростью.
— Я — пас, брат.
— А что так?
— За город уезжаю, — сказал, неожиданно для самого себя, и тут
же понял, что именно это мне и нужно. — Отпуск решил устроить от
всех, один хочу побыть. Посидим, и я выдвигаюсь.
— Может, отложишь? Клуб, горячие цыпочки, м?
Я с усмешкой покачал головой. Любая горячая цыпочка в обморок
упадет, когда я разденусь. Всё тело в шрамах от старых травм,
операций.
Странно. Двенадцать лет я был лишен женского общества, а ведь в
юности гулял только так. И когда появился шанс встать на ноги,
первым в моём списке дел было именно то, что Серый предложил — ночь
с заводной девчонкой.
Но почему-то не хочется. Я могу, но не хочу вот так, как раньше
— одноразово, непонятно с кем. Старею, должно быть.
— Пойду, потороплю бармена, а то топливо нам не несут, — икнул
Серый, встал и пошел к стойке, задев массивным телом высокий стул,
на котором девочка сидит.
Реально, девочка. Ребёнок лет семи-восьми. Светленькая такая, с
рюкзачком, на котором глуповатый принт в виде чокнутого единорога.
И видно что одна она, рядом ни мамы, ни папы. И, да, мы в кафе, а
не в баре, но время вечернее. Зима, темнеет уже в пять вечера. А
девчонка одна.
Ладно, не моё дело. Может, мамашка её в туалет пошла.
Я отвлекся на телефон, забыв про ребёнка, а затем включился в
общую беседу. Беседа крутится вокруг Серёгиного развода с
Оксаной.
— Все беды от баб! Чтобы я еще хоть раз женился! Нет, никаких
больше брачных обетов. К черту! Сегодня же в клуб… ик… к
цыпочкам…
Приятель разгоряченно вещал про ужасы семейной жизни. А мне всё
по его лицу понятно вдруг стало — не нужна ему эта свобода. И
цыпочки клубные не нужны. Любит он до сих пор свою Оксану, которая
не смогла простить левак, о котором узнала. И ведь не скажешь
Серому, что он дурак, и сам виноват. Потому что мужская
солидарность.
