Обитая железными листами дверь с облупившейся местами масляной краской отворилась с противным скрипом, и в дверном проеме показалась голова медсестры в белой накрахмаленной шапочке.
– Фрау Якоб, Вас ждет доктор. Собирайтесь.
Пациентка, к которой обращены были ее слова, с трудом разлепила сонные глаза – уснуть ей удалось лишь под утро – и начала натягивать прямо на ночную рубашку казенный застиранный халат.
– Что, опять всю ночь кошмары снились? – не без злорадства поинтересовалась медсестра и исчезла в длинном темном коридоре.
Нетвердой походкой молодая женщина проследовала к кабинету врача. Она шла, стараясь не слышать истошные вопли, доносившиеся из палаты через две от нее – это кричала Паула Буш, циркачка, как ей сказали. Она не раз видела ее худое, изможденное, прикованное к кровати тело и непрестанно качающуюся из стороны в сторону голову.
– Ну что, фрау Якоб? – спросил доктор, когда она вошла. – Ложитесь.
И он повелительным жестом указал на уже знакомую ей кушетку. Женщина обреченно села и, послушно вытянув ноги, легла. После обезболивающего укола помощница профессора зафиксировала ее ремнями и вставила в рот резиновый кляп. Затем обильно смазала виски мазью и надела наушники с электродами, по команде врача повернув рукоятку прибора, похожего на радиоприемник. Тело пациентки пронзила страшная судорога, она забилась в конвульсиях и через несколько секунд безвольно обмякла.
– Следующий! – крикнул медсестре доктор.
* * *
Первое, что увидела фрау Якоб, открыв глаза, – свет, лившийся из зарешеченного окна.
– Боже, где я? Что это со мной? – промелькнули мысли в ее раскалывавшейся от дикой боли голове.
Она попыталась пошевельнуть ногой, но не смогла – мешали ремни. Удивленно пытаясь вспомнить, кто она и где находится, женщина с трудом оглядела маленькое помещение – стол и стул, лишенные острых углов и привинченные к полу, глазок в двери, почти под потолком – зарешеченное окно, на ржавой раковине – тоже решетка – все это не оставило сомнений: психушка. Память после электрошока возвращаться совсем не хотела, но уже через несколько минут фрау Якоб вспомнила свое имя – Хелена. Да, Лени. Усилием воли она сделала попытку восстановить события последних дней, но в памяти словно зияла черная дыра.
– Нет, нет, я не могу – твердила Лени, едва шевеля губами и проваливаясь в забытье. Она очутилась вдруг на лестничной площадке дома на Херманнсплац, где повернувшись к ней спиной, стоял мужчина и неотрывно смотрел в вечернюю темноту окна. Маленькая Лени, которую отец послал в пивную, находящуюся в нескольких минутах ходьбы, от ужаса до боли сжала руки, вцепившись в большую белую эмалированную кружку с пивом. Девочка краем уха слышала, как родители обсуждали сообщение из газеты о появившемся в Берлине маньяке, который вспарывал детям животы. Она животным чутьем поняла, что этот зловещий незнакомец и есть тот самый садист. Лени несколько секунд помялась на площадке, не решаясь пройти мимо и мучаясь от обжигающего страха, но потом все же рискнула и помчалась, перескакивая сразу через несколько ступенек мимо мужчины, все также стоявшем, широко расставив ноги и уставившись в темноту. Сердце ее бешено колотилось, и тут убийца схватил ее за воротник и принялся душить. Кружка с пивом выпала из рук девочки, разбившись вдребезги. Рука мужчины все сильнее сдавливала Лени горло, но она смогла закричать, что есть мочи. На ее исступленный вопль несколько жильцов, услышавших подозрительный шум, сразу же распахнули двери. Маньяк мгновенно выпустил девочку из рук и растворился в темноте лестничного пролета. В ушах Лени еще долго отдавались эхом его страшные шаги, вплетавшиеся в стук ее сердца каким-то яростным, сатанинским ритмом.
