Сердце алчного — это океан,
жаждущий дождя.
(П. Буаст)
Новые туфли на среднем каблуке и с парой хорошеньких пряжек,
застегивающихся на щиколотках, невыносимо жмут. Ноги в них
становятся деревянными уже через полчаса активной ходьбы, но
красота, конечно же, требует жертв. И сомневаться в этом, всё
равно, что сомневаться в самой себе.
Дробный стук металлических набоек по бетонному полу почти
совпадает с биением сердца. Тук-тук. Тук-тук. Шаг за шагом. Четко и
без запинок. Идти, однако, совсем непросто – с прямой спиной,
расправленными плечами, с еле заметной улыбкой (даже скорее с
усмешкой) на тонких губах.
Долорес Амбридж, медленнее обычного, но входит в большой зал,
освещенный множеством изящных ламп, прикрепленных с помощью
серебряных цепей к высокому потолку из белого мрамора. Свет слегка
отдаёт в голубизну утреннего неба, на котором не просматривается ни
единого облачка – погода радует своим постоянством уже которую
неделю.
За длинным отполированным дубовым столом, стоящим возле
единственного витринного окна, сидят женщины и мужчины разного
возраста. Они довольно громко переговариваются и передают друг
другу обернутые в кожаные переплёты папки. Долорес убеждается, что
дверь за ней закрылась, и только тогда останавливается, получая
секундную передышку после марш-броска. Ноги гудят так, что на лице
едва ли это не отразится, но Амбридж никогда не выглядит полностью
довольной жизнью, увы, поэтому многие просто спишут эту гримасу на
недосып.
- Кхе-кхе, – произносит женщина, прежде чем сделать ещё один (на
сей раз точно) последний шаг в сторону сидящих. Наступает полнейшая
тишина. – Добрый день, коллеги. Я рада вас видеть на сегодняшнем
заседании комиссии.
К ней мгновенно подъезжает высокая роскошная кафедра и небольшая
ступенька, как по мановению волшебной палочки, приглашающе мигает.
Женщина делает последнее усилие и встаёт на неё, предварительно
скидывая туфли, которые быстро упаковываются в специальную нишу –
теперь в ближайшие два часа её ноги смогут отдохнуть. Долорес
кладёт руки на кафедру и перед её глазами сразу же готовый лист
пергамента с самопишущим пером.
- На повестке дня три вопроса, дамы и господа, – говорит
Амбридж. – Первый из них – это отчёт по годовым успехам в области
внедрения новых магических технологий в процесс выявления
нечистокровных волшебников и их производных, а также усиление
контроля над миром магглов. Второй вопрос касается школы
Чародейства и Волшебства Хогвартс, как ни странно, но снова мы
сталкиваемся с вопиющими нарушениями относительно приёма детей из
смешанных семей. И, наконец, третий, очень насущный вопрос, который
волнует меня чуть больше предыдущих, – Амбридж делает небольшую
паузу и выжидает крайней заинтригованности присутствующих. – Это
работа отдела магической психологии и сбора конфиденциальных
сведений о мире волшбеников. И в данном случае, работа одного
конкретного человека…
Все притихают. Амбридж обводит их строгим взглядом.
- Альберт Ранкорн здесь? – женщина приподнимается на носочки,
чтобы ещё лучше видеть дальний угол стола. – Я попрошу его выйти
сюда и рассказать всем нам о том, каким чудесным образом его жена,
а именно – Мэри Элизабет Кроткотт, умудряется совмещать столько дел
сразу?
Один из присутствующих негромко хмыкает. Это высокий и крепкий
мужчина-брюнет. Его лицо гладко выбрито и широкий выступающий лоб
покрыт испариной. Он смотрит прямо перед собой и почти не
двигается. Большие ладони покоятся на столешнице. Только кольцо на
безымянном пальце левой руки слегка поблескивает одним
бриллиантовым камушком.
- Альберт, вам есть что сказать?
- Да, мадам, – он чуть приподнимается и по его осанке видно, что
всякий испуг давно прошел. Но есть что-то в его движениях, что
наводит на мысль о крайнем внутреннем напряжении. – Мне есть, что
сказать, но я бы предпочёл сделать это в другой обстановке и в
кругу других лиц.
