У пахана инфаркт случился. Они с кентами за городом зависали – в Майрамадаге, поэтому его отвезли в алагирскую больницу, а оттуда уже матушке позвонили. Я со второго этажа прибежал на ее крик.
– Мæнæ судзгæ мæгуырбон! Мæнæ мæ хæдзар куы фехæлд![1]
Я аж испугался, но быстро сказал себе: «Так, если пахан умер, то ты теперь в доме старший, поэтому должен вести себя как подобает старшему». И тут я сразу собрался, взял матушкины руки, чтобы она себя ими по бедрам не била, и спросил:
– Что? Что случилось?
– Мæгуырбон! Вот что случилось.
Щеки у нее были красные, глаза тоже.
– Можешь конкретнее? С папой что-то?
Все это на кухне происходило. А она у нас просторная, и там эхо бывает, если громко говорить, так что мой голос звучал как с трибуны. На матушку это подействовало успокаивающе. Она притихла, а потом сказала:
– В больнице он. Инфаркт.
Я выдохнул: ну хоть живой.
– А кто звонил?
– Таймураз. Они все там сейчас. И Мурат, и Толик. В Алагире. Сами его отвезли куда ближе было.
Я отпустил ее руки, и она закрыла лицо. Я упер кулаки в бока. Умер пахан или нет, все равно выходило, что я старший, пока его нет в доме.
Рядом с лестницей Диана стояла – не заметил, как она спустилась. Она подняла брови и ладонь кверху раскрыла, типа «Что происходит?». Я ей показал жестами, чтобы накапала корвалол, и снова повернулся к матушке:
– Значит, едем в Алагир.
Диана дала матушке рюмку с корвалолом и стакан воды, чтобы запить. Матушка выпила, поморщилась, встала со стула и сказала, что пойдет оденется. Я объяснил Диане, в чем дело. Она спросила, споласкивая рюмку:
– А детей мы с собой возьмем или к моим закинем?
– С детьми ты посидишь.
– В смысле? Я что, не еду?
– Лучше не надо. Потом отдельно съездим, если завтра не выпишут.
– Ладно. Тебе виднее.
Нравится мне, что она никогда не спорит. В смысле, в семье. За пределами дома она та еще акула. Недавно в кафе ей с подругами заказ долго несли, так она там такой хай подняла, что к ним администраторша извиняться вышла и бесплатные десерты дала. Меня там не было. Диана мне сама рассказала – хвасталась.
Матушка вышла в черной кофте и длинной черной юбке.
– Ты чего это вся в черном? – возмутился я.
– Точно! Что творю, не соображаю.
Она снова ушла в их с паханом спальню и вернулась в леопардовой кофте. Так-то лучше.
В дороге матушка позвонила Тине, моей сестре, и чуть снова не разревелась, но быстро успокоилась и закемарила – корвалол подействовал. Вообще у сестры имя Кристина. Родители в свое время не понимали, что оно значит. Я первый ее стал Тиной называть, а потом другие подхватили.
Когда мы проезжали Рощу Хетага, матушка открыла глаза:
– Может, остановишься?
– На обратном пути.
Во дворе больницы стоял пахановский «крузер» рядом с таймуразовским «ровером». Сам Таймураз, Толик и Мурат на лавочке сидели и курили. Кто в джинсах, кто в спортивках. Я вылез из машины, они встали, и я пожал всем руки. По лицам сразу понял: положение не критическое. Матушка тоже подошла. Толик показал нужный корпус и сказал, какая палата. А Таймураз отдал мне ключи от пахановской машины:
– Есть кому ее пригнать? Если нет, любого из нас проси.
Мне не по кайфу было напрягать мужчин, которые мне в отцы годятся. Свой æгъдау[2] они и так сделали – больницу организовали, нас подождали – спасибо им большое.
– Надеюсь, он сам ее пригонит.
– Ладно. – Таймураз улыбнулся. – Караул сдан.
– Все будет в порядке. – Мурат хлопнул меня по спине, и от него пахнуло аракой. Они втроем залезли в «ровер» и уехали.
Пахан сразу приподнялся, когда мы вошли. Он был бледный, но бодрый. В палате еще трое лежали. Из них двое без сознания. У пахана на руке иголка пластырем приклеена была, а из иголки трубочка от капельницы торчала. Стул рядом с койкой был только один, и на него матушка села. А я стоять остался.
