Была весна – время между двумя отопительными сезонами, когда уже не топят и ещё не топят, причём не потому, что так нужно, а потому, что начальству виднее.
На кухне 3-комнатной квартиры на Преображенке сидели обычные русские интеллигенты – Аркадий Ильич Фурман и Исак Менделевич Зильбербубен. Перестройка была в разгаре, поэтому кухня понемногу переставала быть тем, чем она была в старые добрые времена. Если раньше на ней саркастически исповедовались и отводили душу, то теперь – строили планы.
Аркадий Ильич ел сало, нарезанное тонкими ломтиками и положенное единственно правильным образом – на кусочки чёрного хлеба. Исак же Менделевич пил кефир, заедая его сушками.
Говорили о многом – как обычно говорили на кухне: о смысле жизни, гуманитарных ценностях, общих знакомых, а более и глубже всего, как могут только воистину русские интеллигенты, – о России.
Аркадий Ильич был провинциалом, то есть не москвичом. Он приехал проводить Исака Менделевича в, как они оба надеялись, последний путь: Исак Менделевич уезжал. Собственно, разговор как раз и вращался вокруг отъезда – темы, ставшей наиболее актуальной для русских интеллигентов, начиная с 70-х годов двадцатого века.
Вообще-то ехать или не ехать – этот главный русский вопрос – они неоднократно обсуждали раньше, на этой самой кухне, причём переубедить друг друга так и не смогли.
Аркадий Ильич по-прежнему считал, что ехать в принципе надо, но пока рановато, и любил сало с чёрным хлебом. А Исак Менделевич, предпочитавший сушки с кефиром, не только полагал, что ехать необходимо уже сейчас, но и реально ехал – на следующей неделе.
Аркадий Ильич откусил солёного огурца, отпил пива и произнёс с надеждой:
– Сейчас, когда всё как раз начинается…
– Ах, Аркаша, – возразил ему Исак Менделевич с мудрой улыбкой пожившего человека, мечтающего пожить ещё, но хотя бы чуть-чуть лучше. – Тут уже всё давным-давно закончилось. Вот увидите – мы с вами там встретимся.
И доел сушку.
Аркадий Ильич слизнул с губ таявшее на них сало.
– Изменений много, Исак Менделевич, – вы же сами видите.
– Каких же именно?
– Главное – сейчас никуда не посылают.
– Аркаша, – снова возразил Исак Менделевич, – чтобы вы знали: в России всегда посылают. Посылали, посылают, и будут посылать. Иначе это будет не Россия.
– Да я же не в том смысле. То – само собой, святое дело. А я имею в виду, что ни в колхоз не посылают, ни на стройку, ни на кагаты.
– Куда?
– На кагаты. Это – по-вашему «овощная база». Язык сломаешь. Вы тут, в столице, этого всего не знаете. Вас толком и не посылали никогда.
Исак Менделевич налил себе чаю и положил две ложечки сахару. Тем временем Аркадий продолжал:
– Кагаты – это особый мир. Государство, можно сказать, в государстве. Летом мы овощи пропалывали, собирали и отправляли на кагаты, а осенью, когда они там сгниют, – выбрасывали. Замкнутый производственный цикл.
Исак Менделевич слегка поперхнулся.
– Неужели всё сгнивало? Всё-таки овощи же были иногда…
– Это – исключение. А в основном сгнивали. Вы же не были на кагатах, не знаете. Там хорошо гнилось.
Сала больше не было.
Помолчали, думая каждый о своём, а в сущности – об одном и том же.
– Хотите сосиску? – заботливо спросил Исак Менделевич.
– А сардельки у вас не найдётся? Что-то сарделек захотелось…
– Найдётся, конечно, – сказал Исак Менделевич и бросил в кастрюльку пару сарделек вариться.
Аркадий доел кусочек чёрного хлеба, вытянул ноги и проговорил:
– Помню, послали нас всем отделом на кагаты…
