В конце тысяча девятьсот тридцать восьмого мне исполнилось девять.
Перед январём нового года всё надо у – по – ря – до – чить. Всё сливается: эти взрослые бумажки с работы, притащенные папой (туда я даже не заглядывала, сплошные числа), страницы из маминой толстой тетради (ячневая каша, 1 кг – 1 руб. 10 коп.; дес. яиц – 5 руб.; вискозные чулки – 1 руб. 28 коп.), мой «читательский дневник», который вели с отцом (садился у изголовья кровати вопреки усталости, играл с моими волосами и читал вслух: Хаггард, Рид, Буссенар, Купер…). Триста с хвостиком дней проглядывали сквозь сливающиеся числа и буквы, показывали: вот, смотри-ка, что произошло за год.
Теперь папы нет. А тогда… Тогда привычку с итогами мы заимствовали у Робинзона Крузо. Он делил дневник на две колонки, «добро» и «зло». И самозабвенно верил: во всяком зле отыщется добро.
В тридцать седьмом году ночью на Камчатке затряслась земля. Папа тряс меня за плечо, чтобы проснулась. Я села, протёрла глаза. Отец накинул на меня фуфайку. Он торопился, застёгивая пуговицы. Я недовольно морщилась.
– Давай, Лилечка. Надо выйти наружу.
– Не нравится мне эта наружа… Папа, зачем ты меня одеваешь? Мне что, холодно? Снова ты меня так укутал, что я теперь какой-то обвёртыш…
– Землетрясение. На всякий случай нужно выйти, ты же знаешь.
– Папа, мы же не провалимся в глубь морскую?
– Ну что ты! Нет, конечно. Я же рядом.
Я, мама, папа и другие люди стояли на улице. Земля колебалась, вода заливала берег. Два продуктовых ларька опрокинулись, кирпичные печи в домах повредились. Послышался звук бьющегося стекла. Позже мы увидели: в нашей церквушке образа выпали из рам. Лаяли собаки, вопили дети. Я молча прижималась к папе. Когда всё улеглось, вернулись домой.
Через сутки постучали в дверь. Папа сказал: «Ничего не бойтесь». А я не понимала, чего бояться или не бояться. Наш порог переступили двое мужчин в форме. Оба высокие, статные, с тонкими усами.
– Фильберт Михаил Абрамович? Статья пятьдесят восьмая. Замедляете темпы освоения рыбных богатств. Занимаетесь вредительством, – сказал первый и стал открывать ящики, шарить по полкам. Второй записывал в блокнот.
Я вспоминала плакаты на улицах. Вредители там (а я думала, так называют только насекомых, паразитов всяких) – точь-в-точь упыри: костляво-рукие, складчато-головые, крючковато-носые. Папа совсем не такой, они точно ошиблись.
– Они простые люди, рыбой занимаются, – едва шевеля губами, прошептала мама. Она побледнела, но смотрела твёрдо и уверенно.
– Рыбой занимаются? Может, нам и план работы посмотреть? Вы нас за дураков не держите. Истинный вредитель обязан периодически показывать хорошие результаты. Так и входят в доверие к народу.
– Эх, Анна Андреевна… Столько лет жить с врагом народа и не раскусить его… Тяжёлое преступление. Стыдно, стыдно! – произнёс второй и покачал головой. Мамина подруга обучала меня английскому языку. Когда ей не нравилось, как я готовила уроки, она так же качала головой и приговаривала: «Шейм он ю, Лиля, шейм он ю». За что же стыдиться теперь?
Папа спокойно стоял в углу, сунув руки в карманы. Пока один выводил кривые, ломаные буквы и цифры на бумаге (тоже итоги?..), отец следил за другим, который продолжал осмотр и постоянно прикусывал внутреннюю поверхность щеки. Мама сидела на стуле, сложив руки в молитвенном жесте под подбородком, но сделала она это аккуратно, почти незаметно. Казалось, что я сплю и что немного трясёт – то ли меня, то ли всё кругом. Мужчина добрался до моей кроватки, всё переворошил. Полез в книжный шкаф, достал «Детство Никиты», новогодний подарок от отца.
