Большой театр. Партер, ложи, амфитеатр – все было заполнено.
– Товарищи! Мне предстоит сделать отчет о внешнем и внутреннем положении республики…
Наступила тишина, особенная, поразительная, после того как только что гремели рукоплескания и сквозь то затихающий, то вновь возникающий гром пробивались крики:
– Да здравствует вождь мирового пролетариата!
– Да здравствует Ленин!
Все, кого Советская Россия послала на Девятый съезд Советов, собрались в этот день, 23 декабря 1921 года, в Большом театре, в Москве.
– Первый раз приходится мне давать такой отчет в обстановке, когда прошел целый год и ни одного, по крайней мере крупного, нашествия на нашу советскую власть со стороны русских и иностранных капиталистов не было…
Из оркестра, где сидели и стояли люди, хорошо было слышно и видно Ленина. Он то ходил по самому краю сцены, то останавливался, как бы размышляя вслух. Ленин говорил о неустойчивом, непонятном и несомненном равновесии, «которое состоит в том, что, будучи окружены со всех сторон державами, неизмеримо более могущественными в экономическом и в военном отношениях, чем мы, сплошь и рядом открыто враждебными к нам до бешенства, тем не менее мы видим, что им не удалось осуществить дело, на которое они три года затрачивали столько средств и сил, – дело непосредственного и немедленного удушения Советской России».
Артузов держал на колене блокнот и быстро записывал. Он знал, что потом, перечитывая эти записи, вновь ощутит атмосферу съезда и вновь как бы услышит то самое важное, что Ленин подчеркивал интонацией или энергическим жестом.
– Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске. Мы все сделаем что только в наших силах, чтобы это бедствие предупредить. Мы испытали такую тяжесть империалистической войны, какую едва ли испытал на себе какой-нибудь другой народ. Мы испытали после этого тяжесть Гражданской войны, которую нам навязали представители господствующих классов, защищавших эмигрантскую Россию – Россию помещиков, Россию капиталистов. Мы знаем, мы слишком хорошо знаем, какие неслыханные бедствия для рабочих и крестьян несет с собой война…
Артузов продолжал записывать, но, видимо, нажал слишком сильно на карандаш, сломал кончик и ахнул от досады. Кто-то молча дал ему перочинный ножик. Он заметил, что слова Ленина записывают многие. Сегодня вечером, еще до выхода газет, еще до завтрашнего утра, Москва узнает, о чем говорил Ленин в своем отчете съезду Советов.
– Мы идем на самые большие уступки и жертвы, ко не на всякие, но не на бесконечные, – пусть те, немногие, к счастью, представители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят… есть предел, дальше которого идти нельзя. Мы не допустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как один человек, чтобы отстоять свое существование…
Тут все загрохотало: сверху из лож до оркестра и президиума прокатился гром, люди оглушительно хлопали.
Только в одной ложе три господина в черных костюмах и белоснежных твердых воротничках не аплодировали. Один из них, сидевший впереди, достал платок и вытер лоб, хотя в зале было прохладно, со сцены веяло холодом, театр плохо отапливался – берегли топливо.
Возвращая перочинный ножик владельцу, Артузов сказал, кивнув на ложу:
– Эстонской миссии не очень нравится…
И снова повернулся к сцене. Отчет Совета народных комиссаров и Центрального исполнительного комитета Советов шел к концу. Он охватил всю жизнь Советской республики: обрушившийся на страну голод, разрушенную войной промышленность, подорванное народное хозяйство, новую экономическую политику.
