– Да, мам, всё нормально. Нет, честное слово, не заблудился. Ну какие волки, ты серьезно? – Дмитрий с натугой переложил телефон к другому уху, пытаясь перекричать наглый, порывистый ветер, который с завыванием рвал отвороты его штормовки. – Здесь тропа виднее, чем проспект в городе. К тому же, я на плато, все как на ладони. Потеряться невозможно.
Он стоял на узком, продуваемом всеми ветрами горном уступе, и мир, настоящий мир, лежал у его ног. Не тот шумный, суетливый, пахнущий выхлопами мир асфальта и многоэтажек, от которого он сбежал на все выходные, а тот, что существовал задолго до людей и будет существовать после. Мир, сотканный из молчаливого серого камня, укрытого бархатными пятнами изумрудного мха, и бездонной, пронзительной синевы неба. Воздух был настолько чистым, холодным и упругим, что, казалось, его можно пить большими жадными глотками, и каждый вдох до боли в груди наполнял легкие первозданной, пьянящей свободой.
– Митя, умоляю, будь осторожен, – донесся из динамика тревожный, чуть дребезжащий мамин голос, который ветер тут же попытался унести прочь. – Ты там один, погода эта… По новостям передали штормовое предупреждение, оранжевый уровень!
– Мам, я же не в первый раз, – вздохнул Дима, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало раздражение. Он любил маму, но ее гиперопека иногда была невыносима. – У меня мембранная куртка, палатка-двухслойка, спальник на минус десять, горелка, полная фляга воды. Карта, компас, GPS-трекер, который, кстати, папа настоял, чтобы я взял. Я лучше упакован, чем отряд МЧС в полном составе. И гроза… – он окинул взглядом горизонт.
С запада и правда наползала тяжелая, свинцовая туча. Она не плыла – она наступала, как армия, пожирая яркую синеву и бросая на землю мрачную, холодную тень. Ее нижний край уже кипел и ворочался, похожий на огромный, наливающийся яростью синяк.
– …еще далеко, – соврал он скорее для маминого, чем для собственного успокоения. – Я сто раз успею спуститься к стоянке у подножия.
– Обещаешь, что не полезешь на рожон? Сразу вниз, как только первые капли…
– Обещаю, – уже более мягко ответил Дима. – Всё, мам, давай, а то батарейка почти на нуле. Целую. Пока.
Он сбросил вызов и сунул остывший смартфон в нагрудный карман на молнию. Всё. Связь с тем миром прервана. Теперь только он и горы. Никаких звонков, никаких натужных разговоров с одноклассниками, никаких «как дела в школе?», «почему опять один?». В классе его считали странным, почти невидимым. «Копатель», – бросил ему однажды вслед Леха Петров, когда Дима на перемене увлеченно рассматривал принесенный из дома кусок пирита, похожего на слиток тусклого золота. Прозвище прилипло. Вместо того чтобы гонять мяч, зависать в торговых центрах или обсуждать новые игры, он читал книги по минералогии, смотрел документалки о вулканах и на все карманные деньги покупал снаряжение для походов.
У него не было настоящих друзей, так, приятели, с которыми можно было перекинуться парой фраз. Но здесь, среди этих молчаливых каменных гигантов, он никогда не чувствовал себя одиноким. Они были ему понятнее и ближе, чем шумная толпа в школьном коридоре. Горы не смеялись за спиной и не задавали глупых вопросов. Они просто были. Огромные, вечные, настоящие.
Его взгляд, натренированный на поиск аномалий, зацепился за валун необычной, слоистой структуры, лежавший чуть в стороне от тропы. Это был не однородный гранит, из которого состояло почти все плато, а конгломерат – своего рода геологическая мозаика, спрессованная временем из обломков десятков других, более древних пород. Он был похож на книгу, написанную на забытом языке.
Дима не смог пройти мимо. Скинув рюкзак, он извлек из бокового кармана свой главный инструмент и талисман – геологический молоток с отполированной от частого использования рукоятью. Он присел на корточки и несколько раз легонько простучал валун, прислушиваясь к звуку. Глухо. Но вот в одном месте молоток издал более высокий, звонкий отклик. Здесь.
