Шариковая ручка в моей руке все еще тряслась. В сотый раз за сегодняшнюю ночь, прогладив страницы тетради, я выглянул в окно. Хотя, назвать это окном мой язык так никогда и не повернулся бы. Прищурившись, я выглянул в маленькую щелку в сплошной стене из досок. Тьма, готовящаяся отступать, открывала мне вид на предрассветные сумерки и сосны. Ничего кроме сосен. И так уже почти два года.
Вздохнув, я вновь посмотрел на девственно чистые листы перед собой. Керосиновая лампа ярко освещала пустые страницы тетради. Рано утром проснется Робби. Мальчуган слишком не любит спать. Он как будто торопится максимально быстро познать окружающий мир. Улыбка – добрая и такая отеческая, появилась у меня на губах при мысли о малыше. Подобная улыбка – единственное светлое воспоминание, которое я забрал с собой из детства. Когда отец, еще не успевший во мне разочароваться, подходил к моей кровати, садился на нее, и мы подолгу болтали на какие-то глупые темы, которые так много значили для меня в детстве. Болтали, просто потому, что могли. Потом он укрывал меня стеганным одеялом, целовал в лоб и еще долго сидел, смотря на меня и улыбаясь той самой отеческой улыбкой. Да… было время. Время таких улыбок. Я чувствовал ее у себя на лице… и очень любил. В первое время она казалась мне нереальной, никогда не думал, что могу так улыбаться. Но с появлением дочери многое во мне изменилось.
– Если ты все еще планируешь что-то записать, то сейчас самое время начать, – буркнул я самому себя и устало протер глаза.
Верно. Но это так сложно – пытаться перенести все, что вертится у меня в голове, на бумагу. Я никогда не учился на писателя, и, скорее всего, просто не сумею описать все, что должен, так, что бы сухие слова и предложения отразили всю суть. Но я чувствовал, что это нужно сделать. Зачем? Что бы сохранить историю. В наше время истории, записанные на бумагу – это единственное, что осталось от прошлого. В наше время истории, записанные на бумагу – это единственное, что останется от тебя ребенку, если не сегодня-завтра ты распрощаешься с этим миром. А если учесть, что мне предстоит, мысль о том, что бы записать свои воспоминания – очень даже здравая. В конце концов, если меня не станет, малыши останутся вдвоем и некому будет рассказать им о том, кем был я, кем была моя Рейчел… Каким был наш мир до…
От осознания того, что я могу и не вернуться, меня в очередной раз передернуло. Это все неправильно. Нельзя так рисковать, оставляя шестилетнего пацана следить за трехлетней малышкой. Я многому его научил (когда представляю, что им придется остаться одним, всегда кажется, что недостаточно), но разве он справится? Я не мог больше об этом думать. Итак, следя за стремительно кончающимися припасами, я думал об этом слишком часто. Другого выхода все равно нет. Мне нужно идти.
– Но время еще есть…
Да, время еще есть. Оставшихся консервов хватит еще где-то на месяц. А сухпайков еще на два. Но детям нужно разнообразие в пище. Нужны витамины, нужны фрукты и овощи. А взять семена плодовых культур, что бы посадить их на небольшом огороде, который я с таким трудом возделывал и подготавливал, кроме как в городе, негде. Значит, я все же пойду.
– Надо гнать от себя все это дерьмо. Вернусь. Глупости все это. Обязательно вернусь. – Я хлопнул себя по коленям и сделал первую запись. Это была дата. Дата начала конца.
Не знаю, что сейчас происходит в городах, за стеной из сосен, за которой мы спрятались (обрекши себя на полную изоляцию) но то, как все начиналось…
02.07.2016 г.
Июльский полуденный зной, который удушливым покрывалом накрыл всю южную часть Джорджии, мог изрядно подпортить жизнь типичному северянину, привыкшему к умеренно прохладной температуре штата Мэн. Особенно, если судьба завела тебя в Олбани (не в тот Олбани, что столица штата Нью-Йорк, а в тот, что находится почти у самой границы с Алабамой, а значит, лишен такой божьей благодати как холодные ветра с Атлантики).
