Я это совершил. Я убил её, омерзительную тварь в женском обличье. Но никаких угрызений совести, а паче того, раскаяния, не испытываю. Прошло уже несколько месяцев, в течение которых я словно замер, затаившись, и только сегодня решился записать эти строчки. Для чего я пишу – и сам не знаю, но справиться с острым желанием взяться за перо не в силах.
В мае нынешнего года я получил письмо от моего любимого профессора, который прежде преподавал у нас в Петербурге, а теперь, в видах пошатнувшегося здоровья, вынужден был уйти в отставку, и поселиться в Т.., небольшом городишке, довольно далеко от столицы. Впрочем, мне проще приложить его собственноручное письмо, нежели описывать все обстоятельства, предшествующие, быть может, самому главному в моей жизни событию. Написал его Николай Трофимович Кисловский (так звали профессора), зная мои стесненные материальные обстоятельства, усугубленные ранней и не совсем обдуманной женитьбой. Курса в университете я еще не кончил, супруга моя готовилась стать матерью, и жили мы не то чтобы трудно, а вовсе бедно. Помощи ждать ниоткуда не приходилось, и с рождением малютки грозила нам совсем уж неприкрытая нищета. Оттого я настолько обрадовался письму профессора:
«Дорогой мой ученик! Должен Вам признаться в том, что имел некоторую обиду, узнав о Вашей женитьбе. Почел это действие едва ли не предательством по отношению к науке, творчеству и проч., и проч. И вот теперь вынужден признать Вашу правоту. Здоровье мое окончательно расстроилось, невзирая на уход от преподавания и переезд в родные места. Ноги отказываются служить своему владельцу, и ныне нахожусь я в полной зависимости от дальней родственницы по материнской линии, которая взяла на себя все заботы о моей немощной персоне. Полагаю, участь моя была бы менее печальна, если бы рядом могли находиться более близкие люди. Но сделанного не воротишь…
Нет, дорогой мой юный друг, я не для того взялся Вам написать, чтобы возбудить жалость своими старческими излияниями. Помните те материалы, которые Вы подготовили для моего рассмотрения в прошлом году? Так вот, любезный мой ученик, у меня наконец имеется в достатке времени, чтобы разобраться во всех своих бумагах. Перечитав Вашу работу, я, на свой страх и риск, немного подработав, решился отправить ее в одно уважаемое издание, с редактором которого я с давних пор (хоть и заочно) дружен. Статья ему понравилась, он ее намеревается напечатать, и даже предлагает Вам несколько расширить объем печатного текста до нужного ему размера. В планах у этого издательства есть намерение выпустить целую серию брошюр по данному направлению, и первым в проэкт предполагается пригласить именно Вас, мой друг. Я вызвался быть посредником в переговорах и надеюсь увидеть Вас у себя в Т… не позднее конца мая.
P.S. Забыл сказать: господин редактор был так любезен, что потрудился выслать на мое имя аванс, а именно двадцать пять рублей, каковую сумму я намерен вручить при нашей встрече. Примите, и проч.»
Надо ли говорить, что я полетел к своему профессору как на крыльях! Раздобыв в долг денег на поездку третьим классом в один конец, я помчался в Т…, небольшой городишко на полдороге между Петербургом и Москвой.
Домик Кисловского, доставшийся ему от родителей, я нашел без труда, хоть его сложно было разглядеть из-за разросшейся сирени, в которой не было видать ничего, кроме не то террасы, не то просторного крыльца. Там, за накрытым к чаю столиком, я его и увидел. Старик изрядно сдал, похудел, еще больше поседел, но печальнее всего было то, что сидел он в кресле на колесиках, с закутанными в байковое одеяло ногами.
