Длинный коридор, полумрак. Затёртый паркет под ногами, высокий потолок, обшарпанные стены непонятного цвета – то ли темно-зелёного, то ли бурого. На потолке – лампы дневного света, большинство из которых работают по принципу «то потухнет, то погаснет». В конце коридора две двери. Красной краской на них выведены буквы «М» и «Ж».
Дверь с буквой «М» открылась и из неё вышла невысокая рыжеволосая женщина постпенсионного возраста. Ничего странного, это всего лишь уборщица. В мужских туалетах тоже убираются женщины.
Уборщицу зовут тётя Дуся. У неё некрасивое морщинистое лицо, приплюснутый нос и короткие кривые ноги; дома на диване, а может, и возле дивана, валяется муж-алкаш, в холодильнике нет ничего, кроме наполовину пустой бутылки подсолнечного масла, пакета молока, пачки творога и надкушенной палки ливерной колбасы. Обычная, ничем не примечательная человеческая судьба. Таких, как тётя Дуся, миллионы. Эти люди не становятся героями романов. Писать о них сложно, а читать скучно и неинтересно. Герои романов должны быть красивыми и благородными, и обязательно должны совершать героические поступки. А много ли нагеройствуешь со шваброй в руках?
Из двери с буквой «Ж» вышла девушка – высокая стройная, красивая. Тётя Дуся с завистью поглядела на неё. Да, тётя Дуся завистлива. Но стоит ли винить её в этом? Зависть свойственна каждому человеку. Все чему-то завидуют. Старость завидует молодости, бедность – богатству, слабость – силе, бездарность – таланту. Тётя Дуся не сумела распорядиться своей судьбой. Она не видела ничего, кроме нищеты и грязи, жизнь её пролетела впустую, и теперь в пятьдесят восемь лет она завидует молоденьким девушкам, у которых все ещё впереди.
Девушка села на подоконник и стала есть сушёные бананы. Где-то играл рояль. Приятный молодой голос пел на французском что-то печальное. Как хорошо, когда не понимаешь слов песни. Смысл песен обычно банален, а звучание их так мелодично, чарующе. Под красивую и непонятную песню легко мечтается, грустится, и на время забываются все проблемы.
А проблем – их всегда хватает, особенно в молодости. Тот, кто сказал, что юность беззаботна, наверное, родился уже стариком. В девятнадцать лет многие пустяки кажутся очень важными: несданный зачёт по психологии, пятнышко грязи на сапоге, забытая дома расчёска, последние одиннадцать рублей в кошельке.
Бананы быстро закончились. Съев последний, девушка хотела бросить пустую упаковку на подоконник, но, поймав на себе хищный взгляд тёти Дуси, убрала в сумочку – с уборщицами лучше не связываться.
Неподалёку послышался знакомый весёлый голос, а через полминуты из соседнего коридора появился его обладатель – Сверчок. Девушка соскочила с подоконника и радостно бросилась ему навстречу.
– Ба, Вика! – воскликнул он и заключил её в свои объятия.
* * *
Доцента Владислава Ивановича Пёрышкина студенты прозвали Сверчком за то, что он был маленьким, щуплым, шустрым и никогда не умолкающим. Он мог болтать о чём угодно: о театре, о чае, о коммунистах, об искусстве, о газетах, о коньяке, о литературе, о налогах, о любимой кошке, о произволе властей, о шахматах, о любви, о тараканьих бегах, о ценах на бензин, о выборах нового ректора и ещё о многом другом. В общем, он жил по принципу: был бы собеседник, а разговор приложится.
Пёрышкин работал на кафедре узкого языка. Язык-то, конечно, был французским, но лишь до тех пор, пока с таблички над дверью не отвалилась буковка «Ф». Тётя Дуся не заметила её и смела с остальным мусором. Новую букву никто не стал приклеивать. Все решили: и так ясно, о каком языке идёт речь, подумаешь, одной буквы не хватает. Через год отвалилась буква «С», потом «Р», «А», «Н», «Ц». Так французский язык превратился в узкий.
